– И ты согласился?! О, ужас!
Никифор развел руками:
– Уж больно сильно просила…
– И это вместо вечерней молитвы!
– Да я сначала хотел вас позвать, тебя и Ирландца, да вы с хозяином третью амфору допивали, думаю, куда уж, грохнетесь еще через борт в море, потом вылавливай!
Никифор изобразил жестами, как его приятели, пьяные, валятся за борт, смешно отфыркиваются, вопят…
Хельги уже больше не сдерживался – захохотал во весь голос, да так, что разбудил Ирландца и хозяина, почивавших после обеда на корме, под специально натянутым балдахином. Там же было приготовлено местечко и Ладиславе, да только она им не пользовалась – стеснялась. Красива была девчонка – юна, стройна, златовласа, с глазами, как васильки в поле. Притягивала мужские взгляды, словно чужие дирхемы алчные руки вора. Поначалу кое-кто из команды «Георгиоса» попытался было за ней приударить, да быстро пошел на попятный, увидев посуровевшее лицо хозяина и холодный взгляд молодого варяжского ярла. Сам Евстафий Догорол относился к Ладиславе вполне по-отечески, а, изрядно испив доброго винца, бывало, рассказывал, как девушка спасла его от зубов огромного волка… двух волков… трех… целой стаи… Ну, и так далее, по нарастающей, в зависимости от количества выпитого. Ему, правда, никто особо не верил, но, видя, как трепетно торговец относится к девушке, понимали – может, что-то такое подобное и действительно было. Ладислава, конечно, ловила на себе восхищенные взгляды и нельзя сказать, чтобы ей это вовсе не нравилось. Однако в сердце ее давно, еще с той случайной встречи в Ладоге, был один – молодой светловолосый варяг. Хельги. Хельги-ярл. Она знала, что где-то далеко на севере, в стране снега, льда и извилистых фьордов, у него остались жена и дочь, Сельма и Сигрид. Знала и все-таки надеялась… И вот вчера… Как хорошо было бы, если б помогать ей в гадании пришел не этот отрешенный от мира монах – хотя и довольно приятный, а сам молодой ярл. Ладислава так ждала его, надела на себя лишь одну тунику из тончайшего шелка – подарок Евстафия – не скрывавшую восхитительных форм ее юного тела. Так ждала – вот, возьмется ярл помогать в гадание, невзначай прикоснется, обнимет… Но не пришел ярл. А монах, Никифор, так его имя – прикоснулся-таки, да так, что его, бедного, аж бросило в жар. Ладислава, осмелев, заулыбалась, невзначай натянула тунику на груди туго-туго, так, что стало хорошо заметно все… Бедный послушник, что-то пробормотав, закрыл лицо руками да скорее убежал прочь – видно, молиться своему распятому Богу.
У нас тоже сейчас молятся.
Ладислава вздохнула.
Роду, Святовиту, Велесу… В начале травня-месяца – праздник первых ростков, с песнями да веселыми девичьими хороводами, потом, ближе к началу лета, моления о дожде, а затем, в следующий месяц, изок, Ярилин день, тоже с хороводами, плясками, венками…
Ах, как сладостно пахли цветы в венках: колокольчики, ромашки, фиалки. Как швыряли девчонки венки в реку, и тут же за ними прыгали парни и, выловив венок, несли его к владелице, а та милостиво целовала их в губы… Вот бы и Хельги так… Ладислава грустно усмехнулась, вытерла рукавом набежавшую слезинку… Да уж, такой бросится за ее венком, как же! Холоден, как ледяная скала. И все отшучивается, на все-то у него ответы есть, не подойдет никогда, не обнимет, да куда там – обнимет, даже не заговорит первым! Так, пару слов буркнет – и все. Все шушукается с дружками своими – с Никифором-монахом да с Ирландцем. Ой, ну до чего ж неприятный мужик этот Ирландец – узколицый, смазливый, все улыбается, а взгляд стылый, как у змеи. И смотрит так… Будто все тут кругом замыслили против него какую-то каверзу. Лучше уж с Никифором водиться, тот, по крайней мере, безобидный. Да и Хельги от него не далеко ушел, дурачина. Как будто не видит ничего, не замечает… или – не хочет замечать? Ах, какие ж у него глаза – синие-синие, а волосы мягкие, как лебединый пух… А губы, щеки, ресницы… Говорила маменька – не плюй на воду, не люби варяга. Не люби… Да ведь сердцу-то не прикажешь!
Жарко было в степи между Днепром и Доном, где двигались всадники и запряженные медлительными волами повозки. Степь, казалось, дышала: зеленая травяная гладь волновалась, словно море, ласково стелилась под копытами лошадей и волов, под большими колесами повозок. Кое-где по пути попадались древние идолы, да иногда смотрели на путников невидящими очами каменные скифские бабы.