Веслом по фьорду!

Когда-нибудь я брошу ремесло,Побрею рожу и сожгу весло,Отмою наконец кривые ногиИ скромно сяду на краю дороги.Я расскажу про викингов набегиХозяину какой-нибудь телегиИ буду робко слушать и молчать,Когда он станет на меня кричать.Пойду в кабак, где рай для сизой пьяни,

И просто так напьюсь дешёвой дряни,Я дряни дам себя заворожитьИ буду видеть в небе миражи…Я встречу столб и сложный поворот,Устрою небольшое наводненье,Так получилось — лопнуло терпенье,Теперь ищите безопасный брод.Я прокричу, как Гудрид целовал,И те слова, что в ухо ей шептал,И буду у прохожих до рассвета,

Просить подать мне мелкую монету!(Сожженные рукописи Торна Кузнеца)

Многое испытал сын Торна и суровой Норвегии, покинув чёрного гладиатора и его хитроумного хозяина. Судьба и рок бросали его из конца в конец, как буря бросает корабль, испытывая корпус на прочность, а команду — на живучесть. Мы возвращаемся к Гуннару через пару лет после побега и снова находим его не на родине, а вдали от неё — где-то в бескрайних просторах африканской пустыни. Как попал он туда, пусть расскажет сам, но прежде навестим одного больного человека, нашего доброго знакомого из белокаменной Мадары — столицы Булгара.

— Воды-ы-ы! — прохрипел Реас.

От страшного чужого голоса папу-герцога непроизвольно передёрнуло. Его сын в бреду метался на кровати..

— Как вы ещё ухитряетесь слушать его все ночи напролёт и оставаться в своём уме? — устало обратился он к астроному.

Не поднимая головы и тщательно записывая каждое слово, «верный слуга» охотно пояснил:

— Я рад помогать вам, господин! Желание облегчить ваши страдания и муки моего лучшего ученика — вот что даёт мне силы оставаться в своём уме.

Отец больного потянулся к графину с водой, но сухая старческая рука остановила его.

— Довольно! Поверьте, мальчик достаточно пил сегодня!

— Но он умирает от жажды! — не согласился Пощаков.

Старый Галлий сдержанно улыбнулся:

— Это всего лишь видение. Скоро пройдёт.

— Скоро? Вчера было то же самое! Почему-то не прошло!

— Реас не хочет пить. Страдает тот, кого он в данный момент видит…

— Чёртов Гуннар!

— Вы угадали.

Герцог опустился на стул и уронил седую голову на грудь.

— Как ты думаешь, друг, за что мне это?

Польщённый столь доверительным обращением, бывший учитель прокашлялся и собрался сказать в ответ что-нибудь «высокое» и «признательное», но парень вновь заговорил, и поэтому слова благодарности пришлось отложить.

Не желая мешать занятому пером и бумагами Галлию, а также страдать, наблюдая за происходящим, Делян Пощаков со скрипом заставил себя подняться и покинуть спальню сына.

* * *

Солнце замерло в зените.

Бесконечные барханы плыли в горячем мареве.

Пустыня, которую поэты будут сравнивать с морем в грозу, — жёлтая и неумолимая Сахара.

Смертельно усталый человек брёл по раскалённым пескам. Голое тело прикрыто дырявой шкурой, лицо в шрамах, иссиня-чёрная грива припорошена. Очень похож на северного бога. Это варвар из холодных фьордов, громоздящихся за тысячу миль отсюда. Сын Торна Кузнеца, известный скифам как Гуннар-варяг, а пиратам архипелага Пахеро — как Северный Волк, англичанам — как Я Тут Чуток Пограблю, французам — как Викинг а-ля кошмар, немцам — как Шнапс-думкопф-фантастиш, а арабским купцам — как О Аллах, Он Опять Припёрся!

Воображение перенесло его в страну меж двух морей, на песчаный сырой берег. Сквозь полубред проступали очертания Скандинавского полуострова, скалистые острова — шхеры — с многочисленными бухтами, бухточками и широкими проливами; фьорды, строгие утёсы и могильные курганы на них; чайки; пышные северные леса; ковёр из мягкого мха под босыми ногами; аромат полярного дня с грустным мычанием мускусных быков…

Двое суток под палящим солнцем днём и в привычном холоде ночью. Без воды и одежды, только рваная шкура на плечах. Он охотился на змей, мышей и скорпионов. Силы заканчивались. Взбираясь на следующий бархан, такой же типовой, как и все предыдущие, Гуннар пошатнулся. Песчаный холм казался высоким, как Гималайские горы. Растрескавшиеся губы растянулись в гордой ухмылке.