Много лет спустя советские историки будут сетовать на половинчатость приказа № 1. Мол, не решились ввести выборы командиров. В приказе такой нормы в самом деле нет, зато на практике ее не раз применяли. Матросы-балтийцы выбрали на митинге себе нового командующего флотом – и хорошо еще, что адмирала Максимова, а не матроса Дыбенко. А настоящего командующего флотом, вице-адмирала Непенина, матросы убили выстрелом в спину. Офицеров топили в Финском заливе, расстреливали, поднимали на штыки. Прошли времена, когда офицер мог задержать солдата, отправить его на гауптвахту. Теперь солдаты сами арестовывали офицеров[458], и даже комиссар Временного правительства (наместник, заменивший прежнего генерал-губернатора) ничего не мог с этим поделать.

Уже в апреле-мае стало ясно, что такая армия воевать не способна. Генерал Корнилов, что возглавил Юго-Западный фронт, а затем и всю армию, создавал «батальоны смерти» из патриотически настроенных бойцов и командиров. Решение оказалось неудачным. «Батальоны смерти» ценой больших потерь прорывали немецкую оборону, но остальные части их не поддерживали. Вопрос о том, сто́ит ли идти в атаку, решали голосованием. «Кто готов пойти на смерть за нужные одним буржуям Босфор и Дарданеллы? За? Против? Воздержались?» Командир 22-го гренадерского полка Рыков уговаривал солдат отправиться на позиции – солдаты просто убили назойливого командира[459]

.

Даже гвардейский корпус отказался идти в бой, чтобы не «умирать за буржуев». В Финляндском полку офицеры уже не приказывали, а призывали, убеждали, упрашивали солдат пойти в атаку. За это солдаты на два дня оставили офицеров без пищи, отобрали у них лошадей и личные вещи[460].

Корнилов погубил в атаках на германские позиции лучших русских солдат, а худшие бежали после первого же немецкого контрудара. Начатое в июне-июле наступление провалилось, окончилось отступлением, даже бегством.

В разгар наступления в Петросовет явилась солдатская делегация: подали ходатайство – отпустить хотя бы сорокалетних солдат из армии на время полевых работ. Разумеется, им отказали. Тогда солдаты решили, что «в исполкоме Петроградского Совета заседают евреи, которых надо бить»[461].

Если бы немцы захотели нанести главный удар не на Западном фронте, а на Восточном, то уже в 1917-м они овладели бы и Киевом, и Петроградом, и, возможно, Москвой.

Солдат не понуждали ехать на фронт – уговаривали! Эшелоны с дезертирами шли с запада на восток. Евген Чикаленко вспоминал, как он решил поехать из своего имения на Херсонщине в Киев. На станции Мардаровка Чикаленко увидел поезд, «весь разгромленный, без окон, без дверей, как будто он перенес обстрел картечью». Вагоны были набиты возвращавшимися с фронта, «как бочка сельдями». Они заполонили не только вагоны, они, «как рои пчел», висели на буферах и подножках. Станционные служащие боялись выйти к поезду, потому что солдаты при малейшей задержке начинали их бить. Кондукторы от всей души проклинали «свободу, от которой им жизни нет, и восклицали, что для такого народа нужны нагайки и кандалы»[462]. Никаких правил, никакого порядка не было. Академик Вернадский купил билет в купе первого класса, но вскоре вагон оккупировали солдаты. Кондукторы попрятались. В купе Вернадского набилось человек восемь. Так и ехали, нужду справляли в окошко[463]

.

Как ни удивительно, дольше всех сохраняла дисциплину Дикая дивизия. Джигиты не очень хорошо владели русским языком и в политической жизни урусов не ориентировались. Однако осенью 1917-го и до них дошли большевистские агитаторы во главе с Евгенией Бош. Ее выступление горцам понравилось. Посыпались вопросы, ответы на которые в других русских частях давно хорошо знали: «Идти ли на фронт или отказываться?», «Можно ли убивать офицеров?», «Если встретишь буржуев на улице, убивать их или нет?»[464] Горцы собирали оружие и готовились вернуться на родину с добычей, винтовками и пулеметами. Прежде они служили «белому царю», но белый царь давно отрекся от престола. Временное правительство и даже будущее Учредительное собрание царя заменить не могли. Теперь горцы хотели служить своим соплеменникам, своим народам.

Весна народов

На развалинах государства и общества сохранились только самые прочные, самые фундаментальные связи: семейные и национальные. Но не классовые и не профессиональные. Большинство профсоюзов, что появились весной 1917-го, скоро исчезнут. Люди сменят профессию, разорвут с прежним окружением. Лавочники и часовщики станут чекистами, токари и слесари – бродячими торговцами-мешочниками, разнорабочие (многие из них – крестьяне, подавшиеся на заработки в города) вернутся в свои деревни делить землю. Швейцарам несколько лет, вплоть до самого нэпа, будет не перед кем открывать двери, не от кого получать чаевые.