Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Он мне показывал Агр. Ни солнца, ни звёзд там нет, небо чёрно, как плотный свод, но некоторые предметы и здания светятся сами собой — всё одним цветом, отдалённо напоминающим наш багровый…"

В январе следующего года начата поэма "Встреча с Блоком". В ней портрет Александра Блока, каким он представлялся ему в юности: "Иссушающий зной, точно пеплом покрыли черты, / Только в синих глазах — / просветлённое, синее море…" От поэмы сохранился отрывок, в нем брезжит мир инфернального Петербурга — Ленинграда с титаническим обликом царя Петра, навсегда овеянного стихами Блока. В "Ленинградском Апокалипсисе" и в "Изнанке мире" всадник — призрак "на клубящемся выгнутом змее" несет в руке блоковский "бурно — чадящий факел"…

Но, отправляясь с прежним вожатым в темные миры, он чувствует, что переполнен опытом иного и ему нужен новый язык для того, чтобы "концепцию", постепенно открывавшуюся в поэтических снобдениях, изложить во всей полноте. Земными словами рассказать о потусторонних странствиях. Но, как утверждал не забытый им Рамачарака, "высшие области астральных сфер очень плохо поддаются описанию, и у нас нет слов для этого и нет понятий". Ища соответственных слов, он обращался и к мифологическому языку, и к сакральному — церковнославянскому, поначалу только подступаясь к собственной и "услышанной", и придуманной терминологии, прояснявшейся и уточнявшейся постепенно, вместе с "концепцией". Он объяснит причудливую нерусскость вводимых им имен и понятий так: русская метакультура одна из самых молодых, а многое из творившегося в иных мирах названо в эпохи, когда существовали языки прадревние, неведомые нынешним филологам.

Вначале он злоупотреблял славянизмами и мифологизмами. От замечаний на стихотворение той поры "…И расторгнув наши руки…", высказанных женой, он не отмахивается, соглашаясь, что, действительно, "дефекты, свойственные той стадии (начало 50 г.) могут резать слух, — и вносит в текст коррективы. — Ты совершенно права насчет "Азраила", "горе влеком я" (перечеркни и читай: "лишь тобою ввысь влеком я"), — и теперь такого уж не случается. Я не согласен относительно "успения" (для этого не нужно никакого словаря, смысл этого слова известен десяткам миллионов людей — всем, кому ясен смысл слова "рождество"), — и, разумеется, Приснодевы. Это не случайно оброненный мимоходом архаизм, выветрившийся наподобие всяких Фемид и Аврор, а выражение одного из центральнейших понятий концепции, раскрываемых последовательными этапами. Неуместно там другое, соседнее слово — престол"[437].

3. Трубчевские октавы и московская симфония

Год 1950–й стал самым плодоносным в его жизни — стихи писались каждодневно. Потому не 49–й, а 50–й он называл годом возвращения к поэтической работе. В этот год начаты не только "Русские боги", но и "Железная мистерия", и "Роза Мира". За год он написал столько стихотворений, сколько не писал никогда. Из них сохранилось около сто двадцати, часть пропала после очередного "шмона". Например, он сам упоминал, что погибло много стихотворений о детстве, написанных в 50–м[438]

… Кроме того, тогда же восстановлены многие стихотворения из сожженных на Лубянке, созданы их новые редакции.

Предвосхищавшие "Русских богов" циклы, названные "Над историей", выстраиваются, варьируются, подчиняясь одному углу зрения. Скоро этот взгляд будет назван метаисторическим. Из зернышка мироощущения, в котором поэзия и религиозное чувство нераздельны, он всю жизнь выращивал себя и свои сочинения. Теперь то, что Андреев называл доктриной, концепцией, миропониманием, начало приобретать зримые очертания. Но рядом со стихотворениями "надисторическими" писались другие, из воспоминаний о лесных дорогах трубчевских странствий. В камере иные миры легко соединялись с земным, ставшим почти ирреальным, существуя только за каменными стенами. То, что его искания и путь поэта привели в тюрьму, — логика русской истории и личной судьбы.

Ты осужден. Конец. Национальный рок

Тебя недаром гнал в повапленный острог.Сгниешь, как падаль, тут. Ни взор, ни крик, ни стонНе проползут, змеясь, на волю сквозь бетон.

Но тем, кто говорит, что ты лишь раб — не верь:В самом себе найди спасительную дверь!