Таким образом, включая Федельм в Лейнестерской книге в одну группу, называемую условно «топос одинокой женщины на пути у войска», мы должны будем квалифицировать ее не как собственно пророчицу, но скорее как заклинательницу, не предрекающую
войску гибель, а гибель ему насылающую при помощи определенного магического действия – либо вербализуя возможное будущее (заговор-проклятие типа «красное вижу»), либо делая его образ неожиданно зримым (окровавленные доспехи – «Это твоя сбруя»). И поэтому мы можем предположить, что за эпизодом встречи Медб и Федельм стоял, видимо, уже не ощущаемый редактором Второй редакции мотив контакта с местным женским божеством негойдельского происхождения, представительницей загадочной, но при этом исторически вполне реальной доиндоевропейской расы, называемой в ирландской традиции то Племенами Богини Дану, то фоморами, то как-то иначе и, как правило, настроенной по отношению к героям (потомкам гойделов – завоевателей острова) враждебно и стремящейся при помощи определенного магического действия ослабить их силу перед сражением. И, строго говоря, эта же схема в текстах более поздних переносится и на более поздних завоевателей: так, в приведенном нами примере из повести Победа Турлохов уже ирландская «ведьма» наводит порчу уже на норманнских завоевателей.
Рис. 11. Золотой статер. Изображение богини войны в виде вороны, скачущей верхом на лошади
(верховая езда для кельтов – знак принадлежности к Иному миру).Начало н. э., Британия
Что стоит за этим образом и самим феноменом «явления» возможного будущего? Объяснять его можно в духе «мистических откровений», как это склонен делать, например, В.Б. Йейтс, который рассказывает об аналогичном феномене: «Я гостил у друзей в Париже. Встав до завтрака, выхожу, чтобы купить газету. Обращаю внимание на прислугу, девушку, приехавшую из деревни несколько лет назад, которая накрывает на стол к завтраку. Проходя мимо нее, рассказываю себе одну из тех длинных нелепиц, что рассказываются только про себя. Случись то, чего не случилось, я поранил бы себе руку, думал я. И вижу
себя с рукою на перевязи <…> Возвращаясь с газетой, в дверях встречаюсь со своими хозяином и хозяйкой. Едва завидев меня, они кричат: “Как! Bonne только что нам сказала, у вас рука на перевязи. Мы решили, что с вами что-то стряслось прошлой ночью”. Я ужинал не дома, на другом конце Парижа, и вернулся, когда все уже улеглись. Я так сильно обаял своей фантазией девушку-прислугу, что она увидела ее воочию и, кажется, чем-то большим, нежели умственным взором» [Йейтс 2000, 88–89]. Но возможно и иное, вполне рациональное объяснение, то есть нечто вроде коллективного гипноза, под действием которого оказываются воины и который призван ослабить их дух перед сражением (почти так, кстати, объяснялось на официальном уровне поведение зрителей в варьете в романе Мастер и Маргарита, так что наше «рациональное» объяснение предстает как наивное или вульгарное, но почему бы и нет?).