Ветер нашей свободы

Я готова накинуться на нее с кулаками за то, что помешала Филиппу спеть. Он, кажется, тоже разочарован, но, может, мне это только показалось? Я никак не пойму, что у него на уме, что притаилось в самой глубине его глаз. Да и разве можно так быстро прочитать какого-то человека? Но мне хочется узнать его чуть ближе.

— Отнесешь меня? — наглею, произнося это, но, чувствую, что еще совсем немного времени осталось до момента, как этот необычный парень навсегда исчезнет из моей жизни. Хочу сохранить в памяти как можно больше воспоминаний об этом дне, об этом человеке. Запах, исходящий от него, тепло рук, его силу, необыкновенный цвет глаз — вот все, что останется мне на память, потому что, как только с моей ногой закончит возиться врач, Филиппу больше незачем будет оставаться рядом. Тем более, носить на руках. Он сядет на свой байк и укатит далеко, а со временем я даже не смогу вспомнить его лица, как будто он — лишь плод моего воображения.

— Ох, птичка, не жалеешь ты меня, — снова ухмыляется, и от этой извечной немного наглой ухмылки кровь начинает бурлить в венах. Я смотрю на него, как профессионал, фотограф, и мечтаю сделать много, бесконечно много его портретов и завесить ими все стены своей маленькой квартирки.

Филипп берет меня на руки, будто я маленькая девочка, и относит туда, где ждет доктор. Тот что-то снова пишет в своих бесконечных бумажках, что толстым слоем покрывают его широкий стол.

— Вернулись? — не поднимая головы, спрашивает врач. Не знаю, что на это ответить, поэтому молчу.

Мы сидим в тишине, дожидаясь, пока Мариночка проявит снимок. Чтобы чем-то заняться, принимаюсь следить за бегом секундной стрелки на настенных часах, считаю секунды. Раз, два, три… сто сорок пять… Я так увлеклась, что не заметила, как возле нас появилась медсестра и, молча, отдала снимки. Доктор внимательно рассматривал их, шевеля губами и хмурясь.

— Что там? — Филипп не выдерживает первым.

— Снимок, — будто не уяснив суть вопроса, отвечает доктор.

— И? — не успокаивается Филипп. — На снимках-то что?

— Что же вы, молодой человек, такой неугомонный? Когда свои тату делали, небось, терпели, а сейчас минутку подождать не можете?

— Ну, знаете ли, — отвечает мой спутник, и я замечаю, что он еле сдерживается, чтобы не заорать на медлительного эскулапа, — сравнили кактус с орхидеей.

Я прыскаю от смеха — почему-то это сравнение кажется мне до безумия смешным. Одергиваю себя — не хватало еще начать смеяться, как дурочке.

— Ну, что я могу сказать? — вздыхает доктор. В этом вздохе, кажется, скрывается вся тяжесть вселенского бытия. По коже пробегает едва ощутимый холодок зарождающейся паники. Смотрю на Филиппа, ища поддержки, и он без лишних слов подходит и кладет руку на плечо, чуть сжимая его. От этого простого, но такого успокаивающего жеста начинаю понемногу приходить в себя. — Перелома нет. Но есть вывих голеностопного сустава третьей степени. Травма довольно серьезная, ничем не лучше перелома, а в некоторой степени даже хуже. Сейчас мы расшалившийся сустав вправим, и через месяц забудете о травме, будто ее и не было никогда. При условии, конечно, что не будете лениться выполнять все мои предписания.

Я энергично киваю, всем своим видом показывая, что согласна все-все делать, что он ни прикажет.

— Ну, вот и славно, — тепло улыбается доктор. — Молодой человек, отнесите барышню на кушетку.

Филипп выполняет его просьбу без лишних слов, и вот я лежу, удобно устроившись. Тем временем, доктор вместе с Мариночкой, подходит и становится рядом. В руках у медсестры шприц, а я ведь до одури боюсь уколов! Но Филипп рядом и верю, не даст в обиду.

Дальше события бегут с устрашающей скоростью: мне делают укол, после которого травмированная нога стремительно немеет. Доктор руками, облачёнными в плотный латекс, делает насколько ловких и уверенных движений настоящего профессионала и вправляет разгулявшийся сустав. Боли почти не чувствую и это радует. Филипп не отходит от меня ни на шаг, держит за руку и от этого на душе так тепло и радостно, что хочется петь.

Через некоторое время все кончено — нога закована до середины икры в гипсовый панцирь, из которого выбраться пока нет никакой возможности. Да и то не факт, что после избавления от нового "чудесного" сапожка смогу быстро вернуться к работе. Но это ладно, это потом, а сейчас, что делать? Фотографы не прыгают на одной ноге. Или прыгают? Никогда не пробовала, но что я без своего фотоаппарата? Я ведь ничего другого не умею.

— Вот и всё, — улыбается мне врач, снимая перчатки. — Гипс можно будет снять через месяц. А пока ногу не натруждать, вести спокойный образ жизни: не танцевать, не прыгать, воздержаться от чрезмерных физических нагрузок, пользоваться костылями. Все понятно?

В ужасе зажмуриваюсь. Костыли? Кошмар какой-то.

— Доктор, — обращается Филипп к пишущему что-то врачу, — а на мотоцикле ей можно кататься?

Когда смысл его слов доходит до меня, на секунду замираю, забыв дышать. Да, не может быть! Мне определенно показалось, он что-то совсем другое имел в виду.