Ветер умирает в полдень

Адриан откладывает ручку. До чего же он устал! Никогда еще он не испытывал такой досады и волнения. Может быть, старея, он начал принимать все слишком близко к сердцу? Но ему и в голову не приходит уйти на пенсию: он так и умрет, склонившись над талером[1].

Он медленно набивает старую изогнутую трубку, такую обкуренную, что для табака остался лишь узкий канал. Чиркнув спичкой, он втягивает в себя первую порцию голубого дыма.

Худое лицо Рэндала покрыто сетью мелких морщин. Он задумчиво смотрит на толстую стопку исписанной бумаги – результат расследования, которое он только что завершил. Целых сто страниц – ради того, чтобы жить с чистой совестью, чтобы приблизиться к истине. Быть может, родные Дэвида когда-нибудь прочтут их.

Но никакого удовлетворения от проделанной работы Адриан не испытывает. Даже облегчения. Только опустошение и усталость. И еще некоторое сожаление. Пришло время расстаться с человеком, который в его расследовании обрел жизнь и только ему присущие черты. Дэвид Уоррен перестал быть для него окутанным тайной незнакомцем, он сделался теперь частью Адриана – журналист постарался вжиться в душу Дэвида, чтобы лучше его понять.

Кабинет журналиста вибрирует: старая листовая ротационная машина – настоящий музейный экспонат – на первом этаже уже печатает внутренние страницы послезавтрашнего номера "Рок-Ривер Стар". Впрочем, можно ли назвать кабинетом эту длинную, узкую комнату, где Рэндал проводит пятнадцать часов в сутки? Он практически живет здесь – и так уже тридцать семь лет, с того дня, как создал "Стар", газету Красной пустыни.

Эта тесная и загроможденная берлога походит на его черешневую трубку. Книги с оторванными корешками, тщательно подобранные и десятки раз перечитанные, внушительная кипа телеграмм, писем, газет, старые рукописи подпирают серые стены, громоздятся на столе, стульях, шкафах. Адриану уже никогда не избавиться от всех этих пожелтевших, запыленных бумаг. Впрочем, он и не очень старается, ведь каждая страница связана с каким-нибудь событием его жизни.

Свободен лишь краешек большого письменного стола, перед которым стоит потертый кожаный стул со скрипучими пружинами. Это рабочее место Рэндала. Дерево, до блеска отполированное локтями и пропитанное потом, потемнело. Вокруг медной пепельницы – черный круг, в который слились следы от искр.

Сейчас это единственное свободное пространство занимает рукопись.

Сквозь открытое окно проникают красноватые отблески заката. Адриан выбивает остывший пепел из черешневой трубки и разыскивает в ящике другую, пенковую. Набив ее светлым табаком, он зажигает лампу под зеленым эмалевым абажуром. В конусе теплого света тихо струится дымок. Печатный станок замер. Наступил теплый вечер. В саду стрекочет сверчок.

Адриан склоняется над рукописью, но в эту минуту слышит три глухих удара в потолок, словно при поднятии занавеса в театре. Таким способом жена уже не один десяток лет оповещает его, что ужин готов. Их скромная квартирка находится как раз над кабинетом, и если бы не напоминания жены, Рэндал, пленник последних новостей, слишком часто оставался бы голодным.

Поужинав, Адриан снова спускается к себе в кабинет. Больше ничто не нарушает ночной тишины.

Рэндал сдвигает на лоб очки без оправы и, потерев большим и средним пальцами уголки век, снова опускает очки на нос. "Вижу все хуже, а глаза устают все больше, – думает он. – Надо будет проверить зрение". Уже сколько лет он каждый день повторяет одно и то же, но так и не идет к врачу.

Левой рукой он берет первый лист, исписанный синими чернилами и начинает тихо читать вслух. Всматриваясь в свой мелкий почерк, он вновь погружается в жизнь Дэвида Уоррена, в смерть Дэвида Уоррена.

Глава 3

Среда, 3 января

– Oh, my darling, oh my darling, oh, my darling Clementine.

Дэвид громко, во все горло подпевает артисту, исполняющему под гитару популярную песенку. Благодаря радио, он не чувствует себя таким одиноким на пути к новой жизни. Потом Дэвид умолкает, сосредоточившись на управлении машиной: плохая видимость превратила автостраду в полосу препятствий.

Теперь, когда робкие утренние лучи осветили тусклый пейзаж, двойная нить Междуштатной 80 кажется еще более унылой. Снег, туман, автострада. Больше ничего. Дорога чистая, но Дэвид едет медленно, опасаясь обледенелых участков. Кроме того, надо беречь изношенный мотор.

Дворники рывками счищают иней с ветрового стекла, но не полностью. Дрожа от утреннего холода, Дэвид вынужден дважды остановиться, чтобы протереть стекло кожаными перчатками. Короткое и толстое бежевое пальто делает его коренастую фигуру еще более крупной.

Самый высокий перевал Скалистых гор отмечен зеленым щитом. Впереди еще четыре или пять часов дороги.

В кабину просачиваются струйки ледяной воды, от которых становится холоднее.

Дэвид Уоррен медленно спускается к сухим, бесплодным плато, где вздуваются округлые выветренные горы. Он выбирается из тумана.

Впереди, насколько хватает глаз, под низким небом тянутся параллельные изгибы автострады, которая перерезает снежный пейзаж.