Ветры низких широт

«Если мне подбросят еще парочку Сухановых, — подумал Ковалев, — то никакой золотой иголки в том стоге сена мне никогда не найти».

— Каждое воскресенье мы будем куда-нибудь ездить: Павловск, Гатчина, Пушкин, Ропша, даже Стрельна.

— Знаешь, лапушка, — сказал виноватым голосом Ковалев, — я, наверное, отправлюсь на корабль. Что-то неспокойно мне. Все кажется, что делаю не то или не так.

— Может, ты все-таки зря пошел по командирской линии, — сказала, вздохнув, Тамара Николаевна. — Ты весь издергался.

— Не дергаются только равнодушные, — возразил Ковалев. — Да и дергаюсь я только при тебе. Где же мне еще подергаться? — Он бережно погладил ее по голове. — На людях, лапушка, я ни-ни. Для людей я скала. Да и равнодушных не признаю. Даже не понимаю, как это можно быть равнодушным.

— Да бог с тобой, оставайся таким, какой есть. — Тамара Николаевна пошла собрать его на корабль, сказала из другой комнаты: — А ведь Всеволод, кажется, всерьез навострился в нахимовское училище. Знаешь, мужичонка еще невеликий, а умишко уже стал пробуждаться.

Ковалев хотел, как обычно, пошутить, дескать, сразу видно ковалевскую породу, но вместо этого неожиданно сказал:

— Вы тут берегите друг друга...

Он вызвал машину на двадцать один и через полчаса был на борту. Его встречали дежурный и вахтенный офицеры и командир БЧ-2 капитан-лейтенант Романюк, оставшийся за старпома.

— Старпом? — на всякий случай спросил Ковалев.

— На берегу, — ответили ему.

— Замполит?

— Еще не вернулся.

— Добро. Старпома не тревожить. Замполита оповестителями вызвать на корабль.

— Что случилось? — насторожился Романюк.

Не оборачиваясь к Романюку, Ковалев ответил резко:

— Вопросы задаю я.

Как только он зашел к себе и повесил фуражку на вешалку, сразу почувствовал себя в привычной, родной обстановке, где ему хорошо и опять-таки думалось привычно. Прозвенели колокола громкого боя, и вахтенный офицер приказал:

— Оповестителям построиться на юте.

Ковалев сел за стол, сложил на столешнице руки, подумал: «Итак, с чего же прикажете начинать? — И повторил: — Итак... Танцевать будем от печки. Придется вызвать и старпома. Жаль, конечно. И все-таки...» Он позвонил вахтенному офицеру.

— Оповестители убыли?

— Получают пакеты.

— Вызывайте и старпома.

— Есть.

«Что делать, — подумал Ковалев. — Что делать. Шесть суток — это всего лишь шесть суток».

* * *

В городе уже привыкли, что свет в кабинете командующего не гас до поздней ночи в любой день, включая даже понедельники. Мерными тяжелыми шагами он прохаживался по кабинету, решая уже решенную им задачу: «Так «Гангут» или «Полтава»? Акустика с «Гангута», если он на самом деле плох, можно и списать. В бригаде или у соседей всегда найдется нужный офицер. Так что с акустиком все предельно ясно. Ковалев тоже оставляет приятное впечатление. Значит, что же — «Гангут»?» Если говорить откровенно, то судьба Суханова его меньше всего волновала, он и в Ковалеве нисколько не сомневался, давно уже приглядываясь к нему, его все еще мучило уже принятое им решение послать в океан одиночный корабль: не конкретный «Гангут» или конкретную «Полтаву», а одиночный корабль. Практика боевой службы в Мировом океане подсказывала ему, что принципиально новое это решение в общем-то было оправдано. А если рассматривать не в общем плане, а весьма конкретно? Он, как шахматист, хотел предугадать свою игру на несколько — возможно больше! — ходов вперед. Сразу после полуночи он прослушал по «Маяку» последние известия — переговоры в Женеве все еще продолжались, — сам позвонил в телетайпную, справившись о новостях, и погасил в кабинете свет. Завтра, вернее, уже сегодня все его решения будут изложены в приказе, который он подпишет на утреннем докладе, и тогда остановить что-либо будет уже поздно.

3