Ветры судьбы

– Основную практику я приобрел в военно-полевом госпитале.

– Я вам завидую. Я так хотела учиться на медика. Но учеба стоит так дорого. Одна надежда на Ленина. Он, говорят, все изменит, – она щебетала своим павлиньим голосом, заглядывая ему в глаза, – а вам, Яков, нравится Ленин?

– Нет. То есть, я не знаю. Просто я не встречался с ним. Ну, я не видел его, – Яков ненавидел большевиков, но имел чувство такта, – вы лучше слейте мне, я ещё раз хорошенько смою руки.

– Сейчас, доктор, – и она, схватив ведро, начала разбавлять горячую воду холодной.

– Делай как можно горячей.

– Слушаюсь, доктор.

– Не называй меня «доктор».

– Слушаюсь, доктор, – она закончила с набором воды и поднесла ведро на лавку, где стоял большой медный тазик.

Яков взял кусок хозяйственного мыла и, наклонившись над тазиком, стал растирать мылом кисти и руки по самый локоть.

– Леся, ты, наверное, будешь мне ассистировать. Крови хоть не боишься?

– Ну что вы, – она как-то по-детски засмеялась, – я всегда помогала дяде Феде. Однажды мы вправили открытый перелом тут одной лошади.

– Ну и ну, – Яков скривил физиономию, изображая полное удивление, – но человек это не лошадь.

– Вот именно – не лошадь. Вернее, любое животное – это не человек, который может что-то сказать: как себя чувствует и где болит. А животное, оно ведь молчит. Зато какие у них глаза. Ну, выразительные, не нужно и слов. Понимаете?

– Так. Готово. Теперь попросим Клаву, чтобы смыла вам руки. После чего аккуратно выложите инструмент на салфетку и к пациенту.

– Слушаюсь, доктор.

Яков зашел в комнату с поднятыми руками, ничего не касаясь, прямо как настоящий хирург. Мама по-прежнему лежала, рыдая на груди у дочери.

– Клавдия, будьте добры, помогите Лесе помыть руки и перенести инструменты.

– Хорошо, – ответила старушка и удалилась.

Яков подошел к кровати и обратился к матери.

– Мамо. Если мы просто будем рыдать, Фрося умрет, так и не родивши ребенка.

Катерина затихла, продолжая всхлипывать.

Яков настаивал:

– Сейчас можно попытаться спасти их обоих. Пока ещё можно, но когда остановится сердце у матери, можно будет только спасти ребенка, – Яков чуть наклонился. – Ну, мама, решайте. Я не смогу без вашего решения и благословения.

Екатерина поднялась во весь рост и повернулась лицом к Якову. Глаза её были красными и мокрыми от слез. Её дрожащие губы тихо прошептали:

– С богом, Яшенька, с богом.

И повернувшись, она медленно пошла по направлению двери.

– Вы, мамо, не волнуйтесь. И займитесь делом. Следите, чтобы котел на плите и ведра с водой были полны.

В ответ она лишь махнула рукой.

Вошли женщины, подтянули к кровати стол. Постелили чистую ткань. Затем внесли инструменты и, подстелив дополнительно льняную скатерть, разложили их.

– Больше света, тетя Клава.

– Уже собрала все керосинки, что есть в доме.

– Хорошо, хорошо. Ну что, готовы?

– Господи, помоги нам, рабам твоим божьим…

Яков подошел к Евфросинии.

– Клава, эфир пациентке.

– Сейчас, доктор, – и старушка, смочив марлю эфиром, приложила ее к лицу роженицы.

– Раз, два, три, четыре, пять и вышел зайчик погулять… – Яков читал считалочку, как его учили на курсах. Он чувствовал, как начинает потеть его лоб. Капельки пота стекали на его брови и затем заполняли ему глаза, – Хватит, Клавдия, спасибо. Теперь мой лоб. Вытрите, пожалуйста.

Он чуть присел, чтобы старушке было удобней.

– Спасибо.

Яков подошел к кровати ближе и потянул одеяло. Её живот был до безобразия выпуклым с вывернутым пупком. Колени оставались приподнятыми, а полные ляжки распластаны широко.

Яков закрыл глаза и внутренне стал читать молитву. Он читал на идише, как учил его ребе Аристарх.

– Поторопитесь, доктор, – это Леся испугалась, что он уснул.

Яков открыл глаза и сказал: – Кесарево сечение! Он сказал это, словно объявил свой собственный приговор.

– Леся, дезинфекцию места разреза.

И девочка аккуратно смазала живот чистым первачом.

– Скальпель, – сказал Яков, указывая на скатерть.

Далее события происходили, как в нереальном мире. Открывающаяся рана позади скальпеля, разделяющаяся кожа и тонкие кровоточащие сосуды. Алые мускулы, переложенные жировыми прослойками, и далее, через кольца внутренностей. Человеческая плоть мягкая и пульсирующая, лоснящаяся при свете керосиновых ламп.

Зажимы и держатели, как будто серебренные насекомые, собрались в разрезе, словно это был цветок, и руки Якова – режущие, вяжущие и подбирающие. Затем пурпурный мешок матки, внезапно вскрытый скальпелем. И, наконец, ребенок, свернутый в темно-серый мяч с ручками и тонкими ножками, голова слишком непропорционально велика и жирная алая плацента, связанная с ним пуповиной.

Поднятый на руке Якова, младенец свисал вниз, все ещё соединенный пуповиной со своей матерью. Щелчок ножницами и ребенок свободен. Яков шлепнул младенца по ягодицам и тот, вдохнув воздуха, закричал. Через кровать Леся, хлопнув ладошами, засмеялась от радости, внезапно переполнившей её.