Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том I

«…Сталин и его подчиненные не то чтобы не боялись Соединенных Штатов – хотя они боялись Соединенных Штатов гораздо меньше, чем хотели и считали западные демократии,[1162] – но все эти страхи существенно смягчались мнением, что самое значительное оружие в американском арсенале имеет крайне ограниченную ценность…»[1163]

Подчеркну, что, по моему мнению, фактор эффективности биологического оружия в глазах Сталина играл существенную роль в «ограничении ценности» американского ядерного оружия. Оно, в глазах Сталина в то время, выглядело отнюдь не более «стратегически эффективным», чем сибирская язва, туляремия или рицин, но при этом гораздо более дорогим и хлопотливым в изготовлении и применении.

Это понимали и компетентные западные эксперты. И, желая успокоить возбуждённое успешным испытанием советской атомной бомбы общественное мнение, они «проговаривались» об этом, наполняя реальным смыслом известный анекдот из серии «чёрного юмора»: «Пессимист утверждает, что данная ситуация такова, что не может быть хуже. Но оптимист опровергает его – может, и ещё как может!»:

«…ядерное оружие не может быть единственным решающим фактором возможной будущей войны, существует более страшное оружие – бактериологическое, по сравнению с которым, как заявил со страниц канадской газеты «The Ottawa Journal» первый генеральный директор Всемирной организации здравоохранения Б. Чисхольм, атомная бомба покажется детской игрушкой».[1164]

В итоге, как считает Хеслем, у Сталина

«в июле и августе 1945 г., когда бомба была испытана и затем сброшена на Японию, кратковременная озабоченность уступила место решительному пренебрежению, если не безразличию».[1165]

Вряд ли можно согласиться с категоричностью этого мнения, но то, что оно отражает существенный аспект мироощущения Сталина в то время, для меня несомненно.

В пользу этой реконструкции тогдашнего сталинского мироощущения можно привести и такой психологический аргумент. Холодные цифры сотен тысяч погибших при атомных взрывах в Хиросиме и Нагасаки, картины выжженной пустыни на десятках квадратных километрах японской земли, в глазах Сталина, имевшего, после только что окончившейся войны в Европе, опыт восприятия подобных картин в Сталинграде или Дрездене, сами по себе не только не вызывали сочувствия к подвергшейся атомной бомбардировке Японии,[1166] но и не могли убедить его в том, что американские атомные бомбы, в случае войны с США, смогут однозначно решить её исход в пользу американцев. Он твёрдо верил в то, что у русского народа «имеется ясный ум, стойкий характер и терпение».

[1167]

И если даже у подвергшихся атомной бомбардировке жителей Нагасаки хватает характера и терпения уже через пару месяцев после атомного взрыва при условии отсутствия американских оккупационных войск открыть оживлённую уличную торговлю, то, по представлениям Сталина, уж у жителей Сведловска (работавших в военно-биологическом институте Свердловск-19[1168]) или Воскресенска (вблизи пусть даже разбомбленной американцами Москвы), до которых американцы явно не доберутся за два месяца войны, наверняка хватит ума, характера и терпения для того, чтобы изготовить достаточное количество спор сибирской язвы, или тонн синильной кислоты, для того, чтобы уморить любую армию вторжения в СССР.[1169]

06.49.

В районе Гинза города Нагасаки, который являлся аналогом нью-йоркской Пятой авеню, владельцы магазинов, разрушенных в результате взрыва ядерной бомбы, продают свой товар на тротуарах, 30 сентября 1945 года.[1170]

Да и без героического энтузиазма переживших ужасы американской атомной бомбардировки справились бы:

«За годы войны СССР накопил огромное количество боевых отравляющих веществ. Потом их стало еще больше – и за счет собственного производства (после войны оно было уменьшено, но не прекращено), и за счет химического оружия, вывезенного из Германии».[1171]