Ветвления судьбы Жоржа Коваля. Том II. Книга I

«Чтобы направленность работ и «достижений» военных биологов стала очевидной, укажем, что в годы Великой Отечественной войны бригадный врач Н. Н. Гинсбург и военный врач I ранга А. Л. Тамарин (известный специалист в области сибирской язвы) были удостоены Сталинской премии. Тем ныне забытым документом Н. Н. Поликарпов, П. О. Сухой, А. Н. Туполев и А. С. Яковлев были премированы за создание новых военных самолетов (каждый – за свой), Н. Л. Духов – за тяжелый танк, А. Д. Швецов – за новый авиационный мотор к военным самолетам. А вот Н. Н. Гинсбург и А. Л. Тамарин были премированы «за изобретение нового медицинского препарата», как было скромно указано в несекретном документе тех лет («Сталинские премии. Справочник». Изд. «Советская наука», 1945 год.). Так что насчет оружия на основе бактерии сибирской язвы у нашей армии тоже все было в порядке. Только применить ее И. В. Сталин не решился. Скорее всего, не было нужды».[431]

Действительно, никакой нужды не возникло – уже к концу 1949 года температура в «горячих головах» американских военных понизилась настолько, что удар по плану Дропшот предусматривал возможность атомных бомбардировок СССР только в январе 1957 года.

Как уйти, чтобы вернуться?

Но, хотя важнейший военно-политический вопрос о предотвращении немедленного начала атомной войны был успешно решён, был ещё один важный вопрос, который возник в связи с осознанием американцами реальности советской атомной бомбы.

Всё-таки, аналитики США были достаточно профессиональными, чтобы понять – ошибка в предсказанных ими сроках появления атомной бомбы в СССР была следствием утечки информации об американских атомных секретах.

За сохранность секретных материалов отвечала контрразведка Манхэттенского проекта (Отделение разведки и безопасности) и ФБР. Как и для всяких бюрократических структур, в случае крупной неприятности (а взрыв советской атомной бомбы в августе 1949 года был очень крупной неприятностью!) им нужно было как можно быстрее найти «козла отпущения». А это неизбежно должно породить ужесточение мер безопасности и дополнительные расследования – кто же и как «украл бомбу»? В связи с этим под угрозой оказывалась вся наша «атомная» агентурная сеть в США. Очевидно, что нужно было предпринять какие-то контрмеры для нейтрализации этой опасности.

И, в рамках этих контрмер, для того, чтобы пустить американскую контрразведку по ложному пути, в КИ при МИД СССР (а фактически в I Управлении НКГБ) была задумана операция «звонок в посольство». Общая идея операции сводилась к тому, что мы как будто бы «сдаём» реального разведчика, который действительно раскрыл важные секреты Манхэттенского проекта. Нужно было создать впечатление, что этот разведчик действительно мог иметь доступ к самым различным аспектам Манхэттенского проекта.

В результате, как было задумано, самостоятельно убедившись в правдивости этой информации (что не должно было быть очень трудным и не должно потребовать много сил и времени), американцы останутся при «пиковом интересе».

Они установят, что важнейшую информацию получил советский нелегал, попавший в проект случайно, действовавший в Манхэттенском проекте в одиночку и не обнаруженный на территории США. И искать кого-то ещё просто бессмысленно. Во всяком случае, после обнаружения «козла отпущения», рвения в поисках других возможных шпионов у американской контрразведки должно сильно поубавиться.

Кроме достижения этой основной цели, решались и некоторые другие, «домашние» задачи НКГБ.

Прежде всего, операция должна была быть построена таким образом, чтобы продемонстрировать опасную ошибку слияния всех внешних разведок страны в единый орган – Комитет Информации (КИ) при МИД (руководитель В. А. Зорин), которому теперь подчинялась и чекистская разведка – 1 Управление МГБ СССР (руководитель – С. Р. Савченко).

Это объединение было «костью в горле» чекистов. Тем более, что, к их зависти, с января 1949 года ГРУ «вырвалось» из КИ и вернулось в подчинение Генерального штаба, а они всё ещё были вынуждены «ходить под дипломатами».