Вячеслав Иванов

На примере этого четверостишия можно было увидеть один из главных принципов поэтики раннего символизма – сопряжение максимально далеких друг от друга лексико-семантических рядов и планов бытия. Его-то Соловьев, доведя до абсурда, и использовал в своих пародиях. Первая из них была основана на сочетании несочетаемого:

Горизонты вертикальныеВ шоколадных небесах,Как мечты полузеркальныеВ лавровишневых лесах.Призрак льдины огнедышащейВ ярком сумраке погас,И стоит меня не слышащийГиацинтовый Пегас.Мандрагоры имманентныеЗашуршали в камышах,

А шершаво-декадентныеВирши в вянущих ушах[69].

Вторая облекала в орнаментальную «цицероновскую» риторику заурядную обывательскую ситуацию, словно предвещая «монологи» Васисуалия Лоханкина:

На небесах горят паникадила,А снизу – тьма.Ходила ты к нему иль не ходила?Скажи сама!Но не дразни гиену подозренья,Мышей тоски!Не то смотри, как леопарды мщеньяОстрят клыки!И не зови сову благоразумья

Ты в эту ночь!Ослы терпенья и слоны раздумьяБежали прочь.Своей судьбы роди́ла крокодилаТы здесь сама.Пусть в небесах горят паникадила, —В могиле – тьма[70].

Но именно Владимиру Соловьеву, от души похохотавшему над первыми шагами русских символистов, предстояло уже после смерти стать знаменем для «младших» поэтов этого направления. Его учение о Софии – Божественной Премудрости, Вечной Женственности и Мировой Душе – определило их поэтику и взгляд на предназначение искусства. Все это произойдет почти через десять лет.

Но лишь Вячеславу Иванову суждено было пережить преображающий опыт личного общения с великим христианином, мыслителем и поэтом. Опыт, после которого прежним оставаться было уже невозможно. И встреча их, сначала заочная, а затем и лицом к лицу, вскоре состоялась.

Дарья Михайловна, которая вопреки воле матери никогда не прекращала с бывшим супругом дружеской переписки, без ведома Вячеслава показала его стихи Владимиру Соловьеву. Тот увидел в них главное, что сам назвал «безусловной самобытностью». Он послал Иванову телеграмму, в которой высоко отзывался о его поэзии и предложил опубликовать некоторые из стихов. Вячеслав согласился. Вскоре, в 1898 и 1899 годах, в журналах «Космополис» и «Вестник Европы» Владимир Соловьев напечатал по нескольку стихотворений Вяч. Иванова. Среди них была и «Тризна Диониса», в которой слышались и тютчевские отголоски, и наследие классической филологии, и уроки Ницше, и живое переживание опыта любви через дионисийскую мистерию. Неповторимые черты и голос «мэнады» было трудно спутать с чьими-то другими.

Зимой, порою тризн вакхальных,

Когда Мэнад безумный хорСмятеньем воплей погребальныхТревожит сон пустынных гор, —На высотах, где МельпоменыДавно умолкнул страшный гласИ меж развалин древней сценыАлтарь вакхический угас, —В благоговеньи и печалиВоззвав к тому, чей был сей дом,Мэнаду новую венчалиМы Дионисовым венцом.<…>

Тогда пленительно-мятежнойТы песнью огласила вдругПокрытый пеленою снежнойСвященный Вакхов полукруг.<…>Дул ветер; осыпались розы;Склонялся скорбный кипарис…Обнажены, роптали лозы:«Почил великий Дионис!»И с тризны мертвенно-вакхальнойМы шли, туманны и грустны;И был далек земле печальнойВозврат языческой весны[71].