Вид на Старый город

После доклада Юлии, девушки из России и местного оболтуса Матиаса Баумгартена все и началось. Матиас как всегда был пустословен и велеречив, свою часть доклада он сочинил едва ли не за ночь, а бедняжка Юлия просидела две недели в библиотеке, что прекрасно знали все. Однако фрау Хаберер, оценивая выступление обоих, похвалила Матиаса за прекрасную «высокую репрезентативность работы», «глубокую транспарентность текста», а Юлии предложила еще поработать над языком. Действительно, у той не совсем все хорошо было с немецким, но она старалась. Наверное, многих на курсе раздражало ее искреннее прилежание. Бедняжка Юлия не понимала, что главным было не знание, ради которого она сидела над книгами дни и ночи, главным была именно пресловутая репрезентативность — то есть умение преподнести свое отношение к преподавателю и предмету. Не зря Баумгартен каждый раз после семинара подходил к Хаберер и восхищался то темой, то мнением да вообще Бог знает чем, что выеденного яйца не стоило. Юлии же это и в голову не приходило, впрочем, как и самой Марте, и многим другим студентам.

Фрау Хаберер предложила высказаться о докладе учащимся. И тут Марту прорвало, она, даже неожиданно для себя, выдала целый монолог о субъективизме, о поверхностности знаний, о предвзятости. Все сидели с каменными лицами, физиономия у Хаберер вытянулась, а на Марту словно нашло вдохновение, никогда она так ясно и четко не выражала свои мысли. Неизвестно, что последовало бы дальше, но на полуфразе Марту прервал звонок, она замолчала. Фрау Хаберер проглотила ком в горле, объявила докладчиков и тему следующего семинара и попрощалась со всеми.

— А Вы, фрау Фишер, пожалуйста, останьтесь, хочу дослушать Ваши мысли. — Когда студенты вышли из класса, она холодно бросила:

— Извольте объясниться, фрау Фишер. Вы недовольны тем, как я преподаю? Мой преподавательский стаж практически равен Вашему возрасту, поэтому, смею надеяться, в педагогике и своем предмете я кое-что смыслю. К чему сводятся Ваши претензии?

— Мне кажется, Вы должны расширить круг тем для семинаров, а, кроме того, более объективно относиться к студентам. Думаю, это бы сделало занятия намного продуктивнее и интереснее.

— Вот как? — она закусила губу, на миг задумалась, потом ее лицо просветлело. — Фрау Фишер, а Вы собираетесь учиться дальше? Не разочаровались в социологии?

— Пока нет.

— Ну, что же, я подумаю над Вашими предложениями, считаю конфликт исчерпанным. — Она тепло улыбнулась. — А Вы, молодец, фрау Фишер, так смело, в глаза, при всех. Уважаю.

Румынка Симона позвонила утром в субботу. Марта еще просыпалась, а в телефонной трубке уже звучал набатом тревожный голос. «Что-то важное… Срочно… Встретиться…». Марта тогда мигом соскочила с постели, оделась, хлебнула угрюмого растворимого кофе. Через полчаса она уже была в городском саду. Лаура сидела на лавочке у входа.

— Ты знаешь, я в хороших отношениях с секретаршей декана, у нее мать из Румынии, вот мы и подружились. Вчера вечером возвращались вместе из университета и они мне рассказала такое… Боже, Марта! Декан Хюбнер и фрау Хаберер написали письмо в фонд, куда ты подавала документы на продление стипендии. Теперь тебе ее точно не видать. Вот копия. — Лаура протянула листок бумаги.

Марта начала читать. «Плохо коммуницирует», «не интегрируется в коллектив», «слабо социализируется», «считает себя самой умной», «горделива, высокомерна, малоактивна», «склонна к самолюбованию», «отсутствие такта», «общаясь преимущественно с несколькими иностранными студентами, искажает их представление о Германии и немецком образовании», «ее присутствие вызывает у учащихся неуважение к университету» и так далее, и так далее. Даже самый жалкий студент не мог представить себе такую характеристику. Марта побледнела. Да, со стипендией точно покончено. Да и как дальше учиться на этом факультете?

— Ты должна подать на них в суд! — Симона родилась в семье юристов, и об этом часто можно было догадаться. — За клевету!

— А ведь декан был последнее время так мил со мной, все время улыбался, шутил, спрашивал об успехах в учебе. Да и Хаберер не уступала ему в любезности. Вот, значит, как. И думали, наверное, что не узнаю. Как подло — тайком составить такой донос и улыбаться в глаза.

— Марта, они тебя давно невзлюбили. Ты же знаешь, их всегда раздражало, что у тебя есть свое собственное мнение. А еще ты часто игнорировала вечеринки факультета.

— Правильно, потому что мне абсолютно неинтересно сидеть, напиваться и терпеть чьи-нибудь приставания. И еще мне неинтересно коммуницировать со всякими болванами вроде Матиаса, и подлизываться к преподавателям…

. — Какая подлость! Но что делать, Марта?

— Ничего уже не сделаешь. Не знаю, наверное, я даже не смогу остаться на факультете. Меня будет все время тошнить. Придется бросить университет.

— Марта! Решение слишком важное, чтобы вот так, сгоряча…

— Нет, Симона, я как представлю, что увижу их лица, что буду сидеть на их лекциях и семинарах…