Вид с больничной койки

Телефонный номер в записной книжке не только истерся, но и не соответствовал действительности. Ведомый «автопилотом» интуитивно свернул я с Мясницкой в Кривоколенный. В ряду одинаковых подъездов безошибочно определил нужный, почему-то поднялся на пятый этаж. Дальше было совсем просто: возле пуговки электрического звонка узрел знакомую фамилию.

С той стороны не спросили, кто я и к кому. Массивная дверь будто автоматически распахнулась — в проеме, как в багетной раме, стоял сам Яков Миронович: один к одному! Тот же крючковатый нос, похожий на электрорубильник; тот же пронзительный взгляд из-под мохнатых бровей; на плечах все та же кацавейка из перелицованного военного френча и подбитая бурым обезьяньим мехом.

Старый муровец сызмальства любил юмор и теперь не удержался от шутки:

— Я кому-то еще нужен… Что ж, пройдемте в кабинет.

Присели за круглый стол, покрытый камчатой скатертью с бахромой. «Кабинет» являл собой комнату метров в тридцать, судя по всему, жилище то ли вдовца, то ли закоренелого бобыля пятидесятилетней выдержки.

— После почаевничаем, — обронил хозяин. — Сперва о деле. Молча выложил я на стол судейский листок.

Водрузил на нос очки с толстенными стеклами, на них напялил еще одни. Едва не касаясь буратиньим носом строчек, стал въедливо изучать документ. Быстро перевернул лист. Дальше читать не стал. Возвратил со словами:

— Филькина грамота. Кинь псу под хвост.

Я взмолился:

— Не кощунствуйте! Это же казенная бумага… Вот и государственный герб.

— Герб вижу. А где подпись? Кто персонально отвечает за текст. Решение не имеет юридической силы.

Погладив плешь, прибавил:

— В прежнее-то время за такие фокусы с работы поганой метлою гнали.

Яков Миронович обратил внимание и на нестыковку дат. Титульный лист документа был датирован 5 сентября, почтовое отделение проштемпелевало конверт только 7-го числа. Судья явно тянула время, что-то выгадывала; хитрила. Между тем в кодексе арбитражного суда напечатано: вопрос о принятии искового заявления к производству решается в пятидневный срок.

В этой связи подал я протест на имя председателя суда О. М. Свириденко. Цитирую по копии: «Мой иск к олигархам Автопрома и их братии судьей Федорининой не принят к производству, как догадываюсь, из сочувствия к сильным мира. Сам собой напрашивается вывод… Если бы иск о деяниях банды Ходорковского попал в руки преподобной Татьяны Викторовны, по сей день так и осталось бы «без движения», а хозяин ЮКОСа с сатанинской кривой своей ухмылочкой разгуливал бы теперь по Парижам и Нью-Йоркам. Оттого-то наше «обновленное общество» и не может одолеть круговую оборону темных сил. Коим имя — Коррупция».

Протест свой попросил пустить по кругу членов Коллегии арбитражного суда.

В отношениях со жрецами Фемиды возникла томительная пауза. Терпение лопнуло, позвонил в офис.

Невеселые были новости. Судья Федоринина заболела, хотя в последний момент уведомила меня, что «оснований для приостановления дела нет». Более того, назначила дату предварительного заседания: 28 ноября 2006 года. Но буквально следом пришла бумага следующего содержания. Восприемник Федорининой — некто Бурмаков — ставил меня в известность: «дело к разбирательству не готово» по целой совокупности причин. Выходило по детской считалке: «Вот лыко, вот мочало — начинай-ка все сначала!».

Меня загнали в угол. Что ж, с волками жить, по-волчьи выть! Вторично потребовал у председателя суда объяснений. По сути, то был крик души.