Вихри Валгаллы

– Угощайтесь, сэр, – протянул ему портсигар Сашка. И поделился радостью: – I made it[7], как говорится.

– Не смею отрицать. Хотя, гореть мне в аду, не представляю, как это возможно. – Гуденефф взял сигарету.

– Обычный абордаж. Только с другой стороны. Сверху… – Шульгин показал пальцем, откуда именно.

– На чем это вы прилетели? Никогда таких чертовых мельниц не видел.

– Вы сейчас скомандуйте вот что… – Шульгин повторил полученную от Воронцова инструкцию, – а потом я с удовольствием удовлетворю ваше любопытство. Время у нас будет.

«Валгалла» подошла к «Эмперор оф Индиа» раньше, чем остальные четыре линкора эскадры успели кое-как исправить полученные от воздушного налета повреждения, убрать с палуб тела убитых и немного наладить систему управления огнем. Из-за принявшего через пробоину в корме несколько тысяч тонн воды «Бенбоу» отряд не мог держать ход выше четырнадцати узлов. А эскадра Колчака, применяя прежнюю тактику, отгоняла их редкими залпами, но теперь на близких недолетах, в сторону крымского берега.

Воронцов подвел пароход к борту застопорившего ход линкора и высадил на него в полном соответствии с правилами призовую партию в составе двух рот Корниловской дивизии. Десантники были вооружены автоматами «АКСУ», более подходящими для действий на корабле, чем длинные винтовки. Офицеры рассыпались по палубе и отсекам, взяли под охрану крюйт-камеры, кубрики с ружейными пирамидами, артиллерийские казематы и орудийные башни. Редкие и разрозненные попытки сопротивления подавлялись решительно, но в общем беззлобно. Слишком велика была радость победы, неслыханной с времен Гангута, походов Ушакова и Сенявина. Да и британские моряки не испытывали слишком большого желания драться с хорошо вооруженным и настроенным весьма серьезно противником. Об отчаянности белогвардейских офицеров были наслышаны все, особенно те из моряков, которым довелось ходить в Крым и Одессу годом раньше. Кое-кто помнил и лихую атаку русским крейсером «Аскольд» галлиполийских фортов в шестнадцатом году. А вид трупов своих товарищей, которых санитары начали выносить с боевых постов, укладывать длинными рядами на шканцах и накрывать брезентом, вызывал у оставшихся в живых скорее чувство благодарности своей более счастливой судьбе, чем жажду самопожертвования.

Самой ходовой фразой у рядовых матросов была: «У короля много», которой на флоте его величества принято провожать тонущий корабль. Девиз «Погибаю, но не сдаюсь» популярностью здесь не пользовался, да за двести лет непрерывных побед британского флота он как-то и не успел войти в обиход.

Шульгин представил Воронцову коммодора Гуденеффа. Дмитрий поднес ладонь к козырьку фуражки, представился.

– Вы неплохо сражались, – произнес он традиционную вежливую фразу, – однако бог не счел возможным даровать вам победу.

Командир линкора скептически усмехнулся и тоже отдал честь, не по-нашему выворачивая ладонь.

– Только за каким чертом вы полезли в Севастополь? – продолжил Воронцов. – Один ваш писатель говорил: «Не все, что можно делать безнаказанно, следует делать». Вообразили, что русского флота больше не существует и вам можно вести себя здесь, как в Занзибаре или Шанхае?

– Я не адмирал пока еще, сэр, и теперь уже вряд ли им стану. Мое дело – выполнять приказы. Но в частном порядке скажу: мне это дело не нравилось с самого начала. Мы ведь были союзниками в великой войне. Увы, интуиция меня не подвела.

– Хорошо быть умным раньше, как моя жена потом. – Шульгин постарался как можно адекватнее перевести эту поговорку на английский.

– Только я все равно не понимаю, как вам это удалось. Даже при том, что стреляли вы лучше и на ваших самолетах очень мощные бомбы. Тут какое-то совершенно другое качество…

– Не все же нам Цусима, иногда можно и мыс Сарыч. – Воронцов показал рукой в сторону невидимого крымского берега. – Теперь это название наверняка войдет в историю…

– Как символ позора английского флота?

– Скорее всего как символ самонадеянной глупости его командиров, – жестко ответил Воронцов. – Только сейчас у вас еще есть выбор. От имени своего адмирала передайте по эскадре приказ идти в Севастополь и там разоружиться. По радио, «ратьером», сигнальными флагами – как угодно.

Лицо коммодора напряглось, словно нервно сжатый кулак.

Шульгину его стало жалко. Сашка был довольно чувствительным человеком и чужое унижение переживал почти как свое. А Воронцову – нет. Здесь сказывалась разница их профессий и жизненного опыта.

– Такого приказа я отдать не могу. Лучше умереть. Погибших в бою рано или поздно история извиняет, а так… Ваш адмирал Небогатов не оправдается никогда.

– Дался вам Небогатов. Во-первых, он уже, наверное, умер. Во-вторых, выхода у него действительно в тот момент не было. В-третьих, вину за Цусиму лично я возлагаю на вас, на Англию. Вы выпустили из бутылки японского джинна и еще пострадаете от него больше нашего. Командуйте…

– Нет!

– Воля ваша. Честь вы, возможно, и сохраните. Только для кого? Вы готовы подписать официальный отказ от предложения интернироваться, будучи напавшей стороной?