Виконт де Бражелон, или Еще десять лет спустя. Части 5, 6

Оживить в душе короля воспоминание о том празднике, во время которого из-за одного-единственного слова Фуке он впервые почувствовал, что суперинтендант в некоторых отношениях превосходит его, — было очень ловко подстроенной подлостью со стороны неловкого человека. Настроив подобным образом короля, Кольбер, в сущности, мог остановиться на этом. Он это почувствовал. Король стал мрачнее тучи. И, ожидая, что скажет король, Кольбер не меньше горел нетерпением, чем Филипп и Арамис на своем наблюдательном пункте.

— Знаете ли, что из всего этого следует, господин Кольбер? — сказал король, подумав немного.

— Нет, ваше величество, не знаю.

— То, что если бы факт присвоения тринадцати миллионов был с достоверностью установлен…

— Но он установлен.

— Я хочу сказать — предан гласности.

— Полагаю, что это можно было бы сделать хоть завтра, если бы король…

— Не был в гостях у господина Фуке, — с достоинством ответил Людовик.

— Король везде у себя, ваше величество, и особенно в тех домах, которые содержатся на его деньги.

"Мне кажется, — тихо сказал Филипп Арамису, — что архитектор, строивший этот купол, знай он, как мы с вами его используем, должен был бы сделать его подвижным, чтобы он мог обрушиваться на голову таких редкостных негодяев, как этот Кольбер".

"И я тоже об этом подумал, — сказал Арамис, — но Кольбер в этот момент так близко от короля!"

"Это правда, возник бы вопрос о престолонаследнике…"

"И это использовал бы в своих интересах ваш младший брат. Но давайте лучше молчать и слушать".

"Нам осталось недолго слушать, — заметил молодой принц".

"Почему, монсеньер?"

"Потому что, если б я был королем, я бы ничего не добавил к тому, что уже сказано".

"А что бы вы сделали?"

"Я отложил бы решение до утра".

Людовик XIV наконец поднял глаза и, увидев выжидающего Кольбера, резко изменил направление разговора.

— Господин Кольбер, — произнес он, — уже поздно, я лягу.

— Так, — сказал Кольбер, — значит…

— Прощайте. Утром я сообщу вам мое решение.

— Отлично, ваше величество, — согласился Кольбер, который почувствовал себя оскорбленным, но постарался в присутствии короля не выдать своих истинных чувств.

Король махнул рукой, и интендант, пятясь, направился к выходу.

— Моих слуг! — крикнул король.

Слуги вошли в спальню.

Филипп хотел покинуть свой наблюдательный пост.

— Еще минуту, — сказал ему Арамис со своей обычной ласковостью, — все только что происшедшее — мелочь, и уже завтра мы не станем думать об этом; но раздевание короля, малый церемониал перед отходом ко сну, вот что, монсеньер, чрезвычайно, исключительно важно. Учитесь, учитесь, каким образом вас укладывают в постель, ваше величество. Смотрите же, смотрите!

XLII

КОЛЬБЕР

История расскажет или, вернее, история рассказала нам о событиях, происшедших на следующий день, о великолепных развлечениях, устроенных суперинтендантом для короля. Два великих писателя оставили нам свидетельство небывалого состязания зрелищ, когда нельзя было решить, чем любоваться больше — каскадом или снопом из водяных струй, фонтаном в виде короны или фигурами животных.

Итак, на следующий день были веселье и всевозможные игры, была прогулка, был роскошный обед, представление, в котором, к своему великому изумлению, Портос узнал господина Коклена де Вольер, игравшего в фарсе "Несносные". Так, по крайней мере, называл эту комедию г-н де Брасье де Пьерфон.

Лафонтен, несомненно, думал иначе; он писал своему другу г-ну Мокруа:

Вот вам творение Мольера.

Его изящная манера Чарует двор. И имя это Летит стремительно по свету:

Уже за Римом быстрый бег.

Я восхищен: он — человек!

Как видим, Лафонтен воспользовался советом Пелисона и позаботился о рифме.

Впрочем, Портос был согласен с мнением Лафонтена и, подобно ему, говорил: "Черт возьми, этот Мольер именно тот человек, какой мне нужен! Но только благодаря костюмам". Что же касается театра, то, как мы уже сказали, для г-на де Брасье де Пьерфона Мольер был лишь сочинителем фарсов.

В течение всего этого столь богатого неожиданностями, насыщенного и блестящего дня, когда на каждом шагу возникали, казалось, чудеса "Тысячи и одной ночи", король, озабоченный вчерашним разговором с Кольбером, отравленный влитым им в него ядом, был холоден, сдержан и молчалив. Ничто не могло заставить его рассмеяться; чувствовалось, что глубоко засевшее раздражение, идущее издалека и понемногу усиливающееся, как это происходит с ручейком, который становился могучей рекой, вобрав в себя тысячу питающих его водою притоков, пронизывает все его существо. Только к полудню король немного повеселел. Очевидно, он принял решение.

Арамис, следивший за каждым шагом Людовика так же, как и за каждой мыслью его, понял, что событие, которого он ожидал, не замедлит произойти.

Весь этот день король, которому, несомненно, хотелось отделаться от мучившей его мрачной мысли, с такой же настойчивостью искал общества Лавальер, как избегал встреч с Кольбером или Фуке.