Виктор Конецкий: Ненаписанная автобиография

— Я, — сказал Ниточкин и потупился. Врать в данной ситуации он не мог.

Старик хлебнул из стакана, долго молчал, потом сказал:

— Больше так не шали, Петр Иванович, ты теперь — штурман… Налей-ка воды Попке… Нет, не туда! В поилку лей! Иди, третий штурман, счастливого тебе плавания!.. Ефимовну мне позови!

— Есть, товарищ капитан, позвать старшую буфетчицу! — сказал Петя и вышел. В глазах его что-то такое хлюпало.

— Боюсь, песку за вами, Фаддеич, много осталось, — сказала Ефимовна, она была с пылесосом. — А Эдуард Львович мужчина строгий — сразу меня к ногтю прижмет.

И она старательно принялась пылесосить капитанскую койку.

— Нервничаете ли вы, когда находитесь в застрявшем лифте или туннеле? — неожиданно спросил сам себя Фаддей Фаддеич задумчиво. — Что я сказал?..

— Совсем все спятили с этими анкетами, — сказала Мария Ефимовна, гудя пылесосом.

— Вельбот на воде, — сказал Саг-Сагайло, возвращаясь.

— Эдуард Львович, Танька просила меня вам передать, что мужик в койке лежал по соцпсихической надобности, а она клятву Гиппопотама давала и должна хранить медицинскую тайну, — сказала Мария Ефимовна.

— В таком разе можешь сильно не переживать, — утешил нового капитана старый и хмыкнул.

В дверь просунулась сияющая, полная нетерпения рожа четвертого помощника Гриши Айсберга. Он был уже по-походному: в фетровой шляпе и плаще. И первый раз без разводного ключа в руке.

— Вельбот ждет, Фаддей Фаддеич. На самолет опоздаем. Я ваш чемоданчик возьму?

— Бери.

Гриша схватил чемодан и исчез.

— Ну, сядем на дорожку, — сказал старый капитан.

И они сели и помолчали добрую минуту, и Попка сидел на своей жердочке, молчал, а за бортом чуть слышно хлюпали волны, и откуда-то — вероятно, с соседнего судна на рейде — донеслась песенка из детской радиопередачи: «Все мы капитаны, каждый знаменит!..»

И здесь Мария Ефимовна не выдержала. По ее грубоватому лицу старой морячки потекли слезы.

— За что они вас?! — всхлипнула она. — Как я тут, сирота я казанская?..

— Будет, сирота! — строго произнес Фаддей Фаддеич. — Что я сказал?

Песенка из детской передачи о знаменитых капитанах все звучала над вечерним рейдом, когда вельбот отвалил от борта «Профессора Угрюмова».

Мотор заурчал угрюмо. Вельбот нехотя набирал ход.

С борта судна махали Эдуард Львович и все остальные казанские сироты.

И вдруг, нарушая все портовые законы, заглушая детскую передачу, могуче заревел гудок «Профессора Угрюмова». Сироты отдавали своему капитану прощальный салют.

— Прекратите хулиганить! — погрозил Фаддей Фаддеич с удаляющегося вельбота кулаком и поднял воротник пальто, защищаясь от брызг.

На пожухлых растениях судового огорода лежал снег.

Посреди своего любимого детища стоял боцман Загоруйкин. Он был в валенках и ушанке, но почему-то в майке.

Загоруйкин смотрел вдаль. Там от горизонта до зенита полосы туч и полосы чистого неба чередовались. Темно-фиолетовые, мрачные, северные тучи лежали на самом горизонте, но над ними светилась ярко-оранжевая полоса расцветающего неба.

Вероятно, мрачноватая красота родных морей заставила боцмана вспомнить отчий дом. И из него вывалилось следующее четверостишие:

Чита — город областной.

Хорошо в нем жить весной.Чита — город окружной,Для народа он нужной!

Третий помощник Петя Ниточкин поеживался в рубке. Он был в форменной куртке и фуражке.

Капитан Саг-Сагайло стоял у правого окна в меховом реглане. Окно было опущено.

Ледяное сало временами шуршало за бортами «Профессора Угрюмова».

Сагайло высунулся в открытое окно, осмотрел горизонт в бинокль, потом сказал:

— Серьезного льда еще не видно, Петр Иванович… Как вы себя чувствуете на ходовой вахте во льду?

— Пока — бездельником, — сказал Петя. — Не могу придумать себе дела.

— Смотрите внимательно вперед, Петр Иванович, — сейчас это главное. — Саг-Сагайло похлопал себя по карманам. — Я спущусь за табаком.

— Есть, — сказал Ниточкин.

Капитан вышел, Ниточкин занял его место. В окно дуло.

— Петр Иванович, — сказал рулевой матрос Цыган. — Чего вы пижоните? Надели бы ватник. Или с формой не хочется расставаться?

Цыган попал в точку, и потому Петя нахмурил брови и сказал похожим на Эдуарда Львовича голосом:

— Вы, вероятно, проводили много времени в женском обществе и усвоили там скверную привычку серьезно разговаривать о пустяках. Точнее на курсе!

— Есть точнее на курсе!

Петя прошелся по рубке и закрыл окно.

Эдуард Львович вернулся не один. Он пропустил вперед себя в двери Татьяну Васильевну. Она была в прелестной шубке.

Капитан зашагал к своему окну широкими, решительными шагами. В зубах он держал мефистофельскую трубку и говорил, попыхивая ею:

— Ну, белых медведей еще не видно, а льды мы вам сейчас покажем, Татьяна Васильевна!..

Сказав это, Саг-Сагайло с полного хода высунулся в закрытое Петей окно. То есть высунуться-то ему, естественно, не удалось.

Сагайло только воткнулся в стекло-сталинит лбом и трубкой.

Из Мефистофеля ударил столб искр, как из паровоза дореволюционной постройки.