Виктор Вавич

Анна Григорьевна бросилась одеваться. Несколько раз в калошах возвращалась к себе в комнату: деньги, термометр, одеколон и йод, йод! — непременно, на всякий случай, совала в ридикюль.

Анна Григорьевна остановила извозчика и тут спохватилась: куда ехать? Она нерешительно сказала, запыхавшись от страха, что забыла:

— Монрепа!

Извозчик отпахнул пригласительно полсть.

— Мон-Репо, — надумалась Анна Григорьевна. — Как все слава Богу…

— Где господин Башкин?

Анна Григорьевна от волнения тяжело дышала грузной грудью.

На полутемной лестнице горел газ, и грязный номерной зло стукал облезлой щеткой об пол. Жареным луком и помадой пахнуло из коридора.

— Боже мой, Боже мой, — шептала Анна Григорьевна, — в такой трущобе третьи сутки. — Она часто дышала, карабкаясь по крутой деревянной лестнице.

Она стукнула в дверь в конце коридора и сейчас же открыла. В узенькой комнате рябые обои, замерзшее окно и койка — Анна Григорьевна только ее и видела.

— Господин Башкин? — сказала она с порога. — Господин Башкин, я боюсь сразу, я с холода.

Башкин поднялся на постели, он сидел. Он протянул без слов вперед руки, потом сжал их у груди и без слов зашатал головой.

— Боже мой, Боже мой! — крикнула Анна Григорьевна и, как была в шубе, кинулась к Башкину. — Милый мой, родной, что с вами?

Она обняла его за голову и целовала в темя, а Башкин плакал. Плакал, и вся боль вытекала слезами. Он совсем лег на плечо Анне Григорьевне, прильнул щекой к бархату, а она, все еще задыхаясь, в неудобной позе, прибирала волосы с его лба.

«Вот ей сказать, сейчас сказать, — летало у Башкина в голове. — И так просто, хорошо сейчас сказать! Все, не думая, не словами, а целиком, как оно есть, куском, как стоит в горле». Он представил со стороны, как лежит его голова на плече этой женщины, а он в этих слезах. И он испугался, что она сейчас отпустит его.

— Анна Григорьевна! — сказал Башкин. И голос сказал совсем не так, как надо было, совсем не то, чего ждал Башкин, и он с испугом чувствовал, что отлетает, отлетает то, когда можно сказать. Он схватился цепкой рукой за плечо Анны Григорьевны и почувствовал, что теперь совсем, совсем пропало.

— Голубчик, вам неудобно, милый, вам же нельзя волноваться, — и Анна Григорьевна бережно опустила голову Башкина на подушку.

— Не могу, не могу! — горьким голосом говорил Башкин, он уткнулся в подушку, натянул по уши одеяло и плакал едкими, ржавыми слезами.

— Успокойтесь, успокойтесь, — шептала Анна Григорьевна и думала: «Дура, дура, валерианки-то, идиотка, не взяла! Ведь хотела».

— Доктор был? — спросила она, когда Башкин затих. Башкин не ответил. Анна Григорьевна осторожно поднялась. Пересела на стул. Башкин крепко прикусил, зажал зубами наволочку.

Анна Григорьевна на цыпочках, осторожно переступая, двинулась к двери.

— Вы уходите?! — вскрикнул Башкин. Анна Григорьевна вздрогнула.

— Я вас напугала, простите. Какой я медведь! Я сейчас, сейчас. Голубчик, я вас не оставлю. — Она подбежала к Башкину и схватила его руку. — Сейчас, сейчас! — и она вышла из комнаты.

Башкин старался забыться, отдаться жару, уйти в болезнь; он закрывал глаза и слышал, как против его двери нетерпеливо скрипели половицы под шагами Анны Григорьевны и как у телефона кричал визгливый женский голос:

— Ну, думаете, как военный, так можете мене пули лить! Ну да! Еще бы…

И слышал, как потом говорила в телефон, тут, напротив его двери, Анна Григорьевна взволнованным, торопливым голосом. Башкин лег навзничь, закрыл глаза и старался глубоко и ровно дышать и с радостью чувствовал, что засыпает.

Санька своим ключом отпер дверь, вошел, и хлопнул замок с разлета. И сейчас же у дверей столовой мать зашикала, замахала рукой.

— Тише, тише, ради Бога! — и вслед за тем вошла в прихожую, шепчась с доктором Вруном. Дуня шла следом с почтительным, грустным лицом.

— Что, что? — спешным шепотом спрашивал Санька, придержав Дуню.

Дуня шептала, опустив глаза:

— Больного к нам в карете привезли. Знакомого. Пожалуйте, я подам! — и схватила с вешалки докторову шубу.

— Пожалуйста, звоните хоть ночью, — говорил доктор, — я сам приеду и поставлю банки. Но повторяю: очень, очень истощен.

Анна Григорьевна сама закрыла за доктором дверь, осторожно придержав замок.

— Кого привезли? — спрашивал Санька. — Кого?

— Башкин, Башкин, — и ужасно, ну, совсем ужасно, — Анна Григорьевна заторопилась. С содроганием трясла головой по дороге.

— А, ерунда! — сказал на всю квартиру Санька. Сказал с досадой, с сердцем. — Врет, как тогда с рукой.

Санька рывком бросил шинель на стул и громко зашагал в комнаты, на ходу чуть не кричал:

— Где он? Где он?

Санька вошел в спальню Анны Григорьевны. Электрическая лампочка была завернута в синий платочек. Синий полусвет туманом стоял в комнате, и на широкой постели Анны Григорьевны, на белой подушке с кружевами, страдальчески закинув вбок голову, лежал Башкин. Анна Григорьевна сидела в ногах на стуле и смотрела ему в лицо.

Санька, не умеряя хода, подошел к кровати и громко крикнул:

— Эй, вы!.. Опять с фокусами? Рука, может быть?

— Тише!.. Что ты? — вскинулась Анна Григорьевна.