Виктор Вавич

Груня замолчала. Они сидели совсем близко, и оба слышали, как шумит какой-то поток в голове. Не мысли, а шум. Как будто они едут, катят по дороге. И дороги их сходятся все ближе и ближе. Они не могли прервать это течение, и теперь оно поднесло их так близко, что Вавичу казалось, будто он уж слышит, как у Груни шумит. Уж теперь не рядом едут, а вместе. Тут Груня глубоко, облегченно вздохнула. Глянула Виктору в напряженные глаза. А он смотрел, как смотрят на дорогу, когда несет вниз с горы. Груня отвела взгляд и спросила:

- Хорошо? - и вдруг испугалась, покраснела и прибавила: - Летом?

У Вавича вдруг глаза стали с мокрым блеском, он замигал и сказал тихо:

- Особенно... особенно... Аграфена Петровна, - и жаром ему залило грудь. - Вовсе никогда не думал...

Он смотрел на Груню во все глаза. Под зонтиком Груня розовая, и кофточка на ней розовая, как лепесток, и золотая тонкая цепочка на шее, и убегает в треугольный вырез на груди. Ухватиться захотелось Виктору, врасти - вот станет хорошо и крепко житься! Вот так тянул он из березы мальчишкой весенний сок: припадет губами - не оторвать.

- А я думала... - сказала Груня и оборвалась, улыбнулась тягуче. Вавич понял: думала, что уж не любит. В это время вышла из-за кустов девочка, красная, напруженная. Она неровно ковыляла голыми ножками в носочках. Сзади на веревке боком ехал по песку ватный зайчик.

Груня вдруг встала, зонтик полетел назад... Груня присела к ребенку, обхватила его полными горячими руками, прижала и принялась целовать, без памяти, до слез. Она запыхалась, душила ребенка и не замечала, что он плачет.

Виктор смотрел широкими глазами, слезы вдруг навернулись, он поднял руку и со всей силы стукнул кулаком по скамейке

Груня оглянулась, глянула мутными глазами на Вавича. Нянька вразвалку побежала к ребенку, с детскими граблями в руках, с куклой под мышкой.

Вавич встал, подал Груне зонтик. Рука чуть дрожала.

На главной аллее Вавич радостно и метко стал во фронт отставному интенданту. Не надо было - подарил старика.

Раскат

БЫЛ жаркий, душный вечер. Казалось, что черный воздух налит густой теплотой

У смотрителя Сорокина за столом сидел Вавич в чистой белой рубахе, в новеньких погонах. С тонким шнурком по краям. Груня обшивала. Смотритель сидел на хозяйском месте. Он откинулся назад, поставив меж колен шашку, и ревностно слушал, как говорил пристав.

Пристав был высокий, с длинной красной шеей. Пристав был из гвардейских офицеров, и смотритель уважал: Санкт-Петербургской столичной полиции - это Сорокин видел, как будто на казенном бланке строгими буквами.

Вавич знал, что пристав ушел из полка со скандалом, и привык думать про него: из битых поручиков. Но теперь Вавич смотрел, как осанисто вытирал пристав салфеткой крашеные усы и потом форсисто кидал салфетку на колени, - смотрел с робостью.

- Позвольте, позвольте, дорогой мой Виктор Викентьич, - если не ошибаюсь.

- Всеволодыч, - поправила Груня.

Смотритель ткнул Груню глазом. Груня потупилась и налила приставу из графинчика.

- Позвольте, дорогой мой, - говорил пристав, - вот вы военный. Я, знаете ли, сам был военным. Вы говорите - родину защищать...

Виктор ничего еще не говорил, но растерянно кивнул пристану.

- Так извините, - пристав опрокинул рюмку и ткнул вилкой в грибки, - извините. А полиция, что делает полиция? Что, по-вашему, делает полиция? - Пристав бросил салфетку, уперся в колени.

Виктор мигал, глядя в глаза приставу.

- Полиция всегда на посту! Полиция всегда в деле. Полиция беспрерывно в бою. Извольте - я! - Пристав встал, указывая рукой на грудь. - Вот сию минуту. Крик на улице, - и я там. - И он округло показал в окно. - Не рассуждая, не спрашивая. А когда вы воевали последний раз? - Пристав сощурился и повернул ухо к Вавичу.

Вавич беззвучно шевелил губами.

- Четверть века тому назад-с! - Пристав снова сел, громыхнул стулом. Груня долила рюмку.

Пристав пил и краснел, краснел лицом и затылком. Крутой бритый подбородок блестел от пота, как лакированный.

- Спокойно ночью спите, бай-бай? Почему? Спустили шторы и баста? А вот не видно вам за окном, - он покивал большим пальцем себе за плечо, - там, на мостовой! в трескучий морроз, да-с! - стоит там городовой. Да, да, которого вы фараоном дразните, - пристав зло ковырнул Вавича глазами, - стоит всю ночь, борода к башлыку примерзла! А зашел этот городовой и тяпнул рюмку у стойки, - все орут - взятка. А ну, тронь вас кто в темной улице - так уж орете благим матом: городовой! Яблоко на базаре стянут - городовой! Лошадь упала - городовой! Чего ж это вы не кричите: фараон! - позвольте спросить?

Пристав уставился на Вавича, насупил брови. Вавич краснел.

- Я вас спрашиваю, почему ж вы не кричите?

Смотритель тоже глядел на Виктора, запрокинув голову. Твердо смотрел, как на подсудимого. Груня поспела с графином на выручку, тайком глянула на Виктора.