Виктор Вавич

- Да, известили, Андрей Степаныч, - и Дмитрий Михайлыч кинул веселый глаз на "Новости".

- Да! Читали? - спросил Тиктин, как будто сейчас вспомнил про статью. - Полюбуйтесь! - и ткнул к самому носу бумагу.

- Да чепуха! Наверно, у него брат без места.

- Так, извините, ведь это же печать, это же имеет общественное значение. -Тиктин наступал на бухгалтера и бил тылом руки по газете. - Национализм? Озол - русский? - Тиктин сделал грозную паузу. - Хмелевский - русский? Я спрашиваю. Дзенкевич, Мюллер, Анна Христиановна? Так вот, не видеть этого, - чеканил слова Тиктин.- Это скажите мне: чей национализм? Тех, кто только одну свою нацию и видит. Так зачем врать-то? - И Тиктин потряс скомканной газетой у самого носа бухгалтера и решительно, комком, швырнул газету под стол.

Бухгалтер смеялся.

- Я горячусь, потому что пошлость, пошлость сплошная, - говорил, переводя дух, Тиктин. И толкнул газету ногой.

- Да вы спросите, - все смеясь, говорил бухгалтер, - вы их спросите: есть ли хоть один русский в конторе у Брунштейна, у Маркуса? Да пойдите - найдите хоть одного русского приказчика хотя б у Вайнштейна.

"Мысль!" - подумал Тиктин. И как будто отлегло. И он сказал добрым, резонным голосом, как будто от усталости;

- Да нет, помилуйте, итальянцев я ж могу ругать? Даже ненавидеть! А тут почему-то обязан все время под козырек, - Тиктин вздернул плечом.

- Да наплюйте, Андрей Степаныч, ей-богу.

- Да нет! Наплевать, конечно. Но если вся наша общественность вот в этаком вот... - и глянул под стол. - Так, значит, Никитин извещен? - сказал Андрей Степаныч, садясь за стол. - Отлично.

Бухгалтер вышел.

- Просить? - просунулся курьер.

- Погоди, - Тиктин встал, обошел стол и, оглянувшись на дверь, поднял газетный ком и засунул в корзину.

- Почему я обязан? - говорил про себя Тиктин, выходя из кабинета.

- Александр Андреич были, - подошел курьер.

- Где же? Когда? - сказал Тиктин, оглядываясь.

- Я спрашивал, - завтракали, не велели принимать.

- Ну? - спросил Тиктин, раздражаясь.

- Пождали, пождали и ушли.

- Фу! Глупо как, - и Андрей Степаныч нахмурился. Вспомнил записку: "десять рублей дозарезу". - Обиды уже? Здрассте, не хватало, - бормотал Тиктин, шагая. - Да почему я обязан, черт возьми? - и Тиктин повел плечами, будто сбрасывал тулуп.

Он, нахмурясь, вошел в зал. Взглянул на служащих, на спину бухгалтера и сейчас же сделал беззаботное лицо.

"Еще подумают, что из-за этой ерунды хмурюсь".

По дороге домой Тиктин твердо смотрел перед собой и тщательно, не спеша, отвечал на поклоны. Шел, чувствовал свою широкую бороду, будто ему привесили ее всем ее волосатым объемом. Тиктин, не поворачивая головы, осторожно трогал глазами лица прохожих.

"Действительно, сколько еврейских лиц?" - подумал Тиктин, в себя, под шубу.

Не буду

- ВЫ ЗАНИМАТЬСЯ? - спросила Таня. Филипп топтался на коврике, вытирая ноги и в полутемной прихожей взглядываясь в Таню. Таня шагнула и подплыла по скользкому паркету. Повернула выключатель и упором глянула Филиппу в глаза. - Заниматься? - А сама так подняла брови, как будто в ответе вся судьба Филиппа.

В квартире было по-пустому тихо. Филипп поглядел на свои ноги и еще раз ковырнул половик.

- А что? - сказал, наконец, Филипп, передохнув.

- Говорите прямо: заниматься?

Таня была в блестящем черном шелковом платье - как в доспехах. Красным огнем горела на груди брошка. Змеей бегал свет на черных тугих рукавах.

Филипп покраснел.

- А что, ее нет? Не будет нынче? - И Филипп глядел на Танины волосы, зачесанные, ровного орехового цвета. И Филипп видел, что их нельзя тронуть, что, как на картинках, не для него.

Таня молча глядела, как краснел Филипп, потом повернулась и кивнула подбородком на дверь:

- Сядьте там и подождите. - Повернулась, пошла тонкими каблучками по зеркальному паркету, и черным факелом шло внизу отражение. И Таня пропала в зеленом мраке коридора. Филипп шагнул в темную дверь, нашарил на притолоке выключатель. Вспыхнул свет, и сразу встали вокруг богатые кресла, блестящий полированный стол на фигурных ножках, атласный диван, стеклянным пузырем вздулись часы на камине.

Филипп сидел на кончике кресла со своими серыми книгами и смотрел, как тихо стояли пальмы со строгими листиками. Он прислушивался, не стукают ли Танины шаги. Но было совершенно тихо. Прошло минут пять. Волшебно блестел полированный рояль в углу, и стол гордо, высокомерно ставил на паркет каждую из четырех резных лап.

"Большое дело, подумаешь", - тряхнулся Филипп. Он потянулся к столу и стал перекидывать толстые страницы альбома. Важные господа и дамы глядели со страниц. Филипп с опаской опрокидывал страницы дальше и дальше. Искал, искал - вот она. Таня глядела с портрета прямо в глаза, открыто и просто. Филипп повернул альбом поудобнее.

"Вот с такой бы..." - подумал Филипп и сказал вполголоса: