Викторианки

Бывает Джейн не только в Годмершаме, ездит, хотя не так часто, как Кассандра, по знакомым и многочисленным родственникам и в Саутгемптон, и в Глостершир, и в Лайм-Риджис, дешевый морской курорт, в котором Остены побывали всей семьей осенью 1803 года. В конце XVIII века Лайм называли английским Неаполем, сегодня здесь, как написали бы в туристических справочниках, «все дышит памятью» о Джейн Остен: имеются кафе «Джейн», публичный сад «Джейн Остен», магазин сувениров «Убеждение». Часто наведывается она и в Бат, куда весной 1801 года, через год после того, как Джорджу Остену исполнится семьдесят и он передаст приход старшему сыну, переедет вся семья. В Бате Остены прожили несколько лет, переезжая в поисках жилья подешевле с квартиры на квартиру – может, поэтому Джейн не взлюбила этот город и не раз повторяла высказывание знаменитого автора готических романов Хораса Уолпола, что от отъезда из Бата куда больше толку, чем от приезда в него. А возможно, не взлюбила еще и потому, что в Бат она попала неожиданно: отец (в Бате он в 1805 году семидесяти трех лет и умер) даже не поставил дочерей в известность, что семья навсегда уезжает из Стивентона. Первый же раз Джейн отправилась в Бат тремя годами раньше по приглашению богатого дядюшки Джеймса Ли Перрота; сердобольный дядюшка хотел, чтобы двадцатидвухлетняя племянница (по тем временам давно уже на выданье) заявила о себе на ярмарке невест, которыми курортный, лечебный и светский Бат был издавна славен.

Больше всего от дурного настроения помогает ей переписка. Остен-Ли предупреждает, что от писем великой писательницы многого ждать не приходится. Действительно, в тех 160 письмах, которые сохранились из тысяч, сожженных Кассандрой, почти нет рассуждений о жизни, о литературе, тем более о политике (которая напрочь отсутствует и в ее книгах). Пишет сестре, родственникам и знакомым в основном о пустяках, заполняющих жизнь, и к этому «мелкотемью», как и ко многому в жизни, относится с присущей ей самоиронией. «С чего начать? – пишет она Кассандре. – О каких моих важных безделицах („my important nothings“) рассказать тебе в первую очередь?.. Ты же знаешь, какое значение придаю я покупке бисквитного пирожного».

Пишет сестре о том, что она купила или что надо купить, что пришить, заштопать или связать, какие приглашения и от кого получила, какие новые кулинарные рецепты почерпнула у соседки, какую шляпку или платье примерила и почему платье не подошло, рассказывает, что пишут бороздящие моря и океаны братья. Пишет сестре из Лондона: «Как я рада, что есть мед, как раз на днях о нем думала… Дай знать, когда попробуешь новый чай и новое белое вино… Несмотря на красивую жизнь в Лондоне, такие вещи по-прежнему не оставляют меня равнодушной. Если вижу мышь, я все еще кошка».

Много пишет и о том, что

пишет и как, но касается это, как правило, не содержания и стиля книг, которые сочиняет, а покупки чернил, бумаги, очинки перьев. «Я должна купить перо помягче, это – слишком твердое, я безутешна». Или: «Впредь обязуюсь писать только короткими предложениями…» Или: «О Боже, ну почему ничего не приходит в голову?!»

Любит, когда получает письма, читать их вслух, и не один раз. «Напиши же что-нибудь, что можно будет пересказать или прочесть вслух», – требует она от Фанни, когда та делится с ней своими сердечными тайнами, для чужих ушей не предназначенными.

При этом чувство юмора ее не покидает, жертвой ее острого ума и злого языка становятся и окружающие, и, не в последнюю очередь, она сама. Про себя и Кассандру она сказала как-то: «Нет нас грозней» („we, the formidables“). «С приходом старости возникает немало преимуществ: мне уступают место у камина, и я могу пить сколько угодно вина», – заметила она в 1810 году, вскоре после переезда из Саутгемптона в деревню Чотон, когда ей не было еще и сорока. «Я превзошла самое себя, – пишет она одной из своих многочисленных кузин. – Вчера вечером, по собственному почину, накапала матушке несколько капель настойки опия». Миссис Остен частенько целыми днями не встает с постели, однако Джейн, зная мнительность матери, тревожится не слишком: «Она чувствует себя совсем неплохо. И тем не менее будет жаловаться, что у нее ужасный насморк. Я же к простуде, тем более материнской, отношусь без малейшего сострадания». «Не выпускаю из рук ключи от винного погреба и от чулана, – говорится в другом ее письме. – И уже дважды за то время, что пишу, ходила на кухню отдавать неотложные приказы. Цыпленок вчера удался, так что с увольнением кухарки, пожалуй, повременю».