Викторианки

Времени на «личную жизнь» не оставалось, а между тем тридцатилетний викарий влюбился: предмет его нешуточного увлечения – дочь местного фермера, племянница хозяйки дома, где Патрик квартировал. Восемнадцатилетней Мэри Милдред Дейви Бердер статный рыжеволосый ирландец определенно нравился; ей – но не ее дяде-опекуну. И то сказать: Бронте – ирландец (а значит, хвастун, пустозвон и, скорее всего, пьяница), перспективы карьерного роста у него весьма сомнительные, денег, пока во всяком случае, явно недостаточно. Дядя был скор на руку: свидания запретил, племяннице выходить из дому по вечерам не разрешил, письма к ней Патрика отобрал и сжег, а ее письма возлюбленному потребовал вернуть. Ходили слухи (сколько их еще будет!), что, когда Мэри вскрыла сверток со своими письмами, адресованными викарию, то обнаружила внутри крошечный медальон с портретом Патрика и подписью: «Мэри, ты разбила мне сердце – сохрани хоть лицо».

Сохранила ли «лицо» возлюбленного Мэри, мы не знаем, но сам Бронте лицо сохранил. Довольно скоро утешился, тем более что его ожидало продвижение по службе: сперва место викария в Веллингтоне, деревне побольше, где он пробыл меньше года, до конца 1809-го, а затем – в Дьюсбери, промышленном городке неподалеку от Бредфорда. Так Патрик Бронте попал в Йоркшир – как выяснилось, навсегда.

Временная дистанция между Мэри Бердер и Марией Брэнуэлл, между свадьбой несостоявшейся и состоявшейся, составляет всего-то три года. Однако в жизни начинающего пастыря эти три года изменили многое.

В Дьюсбери, где в декабре 1809 года Патрик приступил к своим обязанностям младшего приходского священника, работы у него прибавилось: эпидемия тифа, да еще неурожайный год, да еще безработица, а с ней депрессия – число самоубийств растет, иной раз молодому викарию приходилось отпевать до десяти покойников в день.

Немало времени уходило и на преподавание древних языков в двух местных школах – воскресной (она в первый год пребывания Бронте в Дьюсбери еще только строилась, и приходилось присматривать и за строительством тоже) и в миссионерском обществе (Church MissionarV SocietV). Учащихся миссионерской школы наставляли на путь истинный, а самых добросовестных и набожных отправляли в Индию приобщать нехристей к слову божьему.

Память о себе Патрик оставил в этих учебных заведениях самую лучшую.

«Требовал безоговорочного подчинения, – вспоминал один из его учеников, – вместе с тем был очень добр, отзывчив, и мы все его любили».

Любил и Патрик своих учеников, однако, с детства нелюдимый, погруженный в себя, с людьми он сходился плохо, предпочитал одиночество. Как и в Кембридже, много читал, в основном богословские труды, а также популярные нравоучительные издания, из тех, что раздают в церкви, вроде «Кормила спасения» или «Прямого пути к погибели», богоспасаемых книг, с которыми мисс Кэти и Хитклиф («Грозовой перевал») поступали, вспомним, не очень бережно. Читал и совершал в одиночестве многочасовые прогулки по берегу Калдера, полагая, и не без оснований, что «разумный человек должен довольствоваться тем обществом, которое являет он сам»[19]. В городе его узнавали издалека: густая копна рыжих волос, широкий, решительный шаг, в руке толстая сучковатая палка с тяжелым набалдашником, которую он называл «посохом пилигрима» – чувства юмора этот суровый, нелюдимый пастор лишен не был.

«Серьезный малый, сразу видно, – отозвался как-то о нем один из прихожан, – но какой-то чудной, пожалуй».

Чудной, но набожный, мужественный и честный. Легкомыслием молодости – об этом мы знаем еще по Кембриджу – не отличался, был консервативен, папства не терпел, торизм будет прививать своим детям с детства, многочисленные обязанности протестантского пастыря почитал своим первейшим долгом, был при этом противником всяческого угнетения. И проповедником слыл отличным: когда Шарлотте понадобится в «Джейн Эйр» описать «энергию и суровую ревностность» проповедей Сент-Джона Риверса в мортонской церкви, она, надо полагать, вспомнит, как проповедовал с амвона ее отец:

«Начал он спокойно – более того, тон и звучание его голоса оставались неизменными до конца, – однако строго обуздываемый жар веры скоро дал о себе знать в выразительности интонаций, во внутренней мощи его слов, оставаясь при этом подавляемой, сжатой, управляемой»[20].

В то же время ему ничего не стоило развести дерущихся, призвать к порядку драчливого пьяницу, вступиться за несправедливо наказанного. Однажды Патрик, защищая облыжно обвиненного в дезертирстве солдата, дошел до самого лорда Пальмерстона, будущего министра иностранных дел; переписка викария с сановником сохранилась.

Был замечен и получил место священника в приходе, куда входили сразу две окрестные деревни – Хорстхэд и Клифтон. Проповеди своей пастве он читал в старинной, словно спрятанной от ветра в горах, церкви Святого Петра с приземистой квадратной норманской башней; находилась церковь на выселках, в двух милях от Хорстхэда, – опять же прогулка.