Виноваты звезды

Мне вдруг пришло в голову, что причина, почему у родителей нет денег, во мне. На меня ушли все семейные сбережения из-за доплат за фаланксифор, не покрываемый страховкой, а мать не может пойти на работу, потому что теперь ее профессия – круглосуточно надо мной трястись. Еще только в долги их вогнать не хватало.

Я сказала маме, что хочу позвонить Огастусу. Мне хотелось, чтобы она вышла из комнаты, потому что я не могла видеть ее опечаленное лицо «я не могу исполнить мечту своей дочери».

Подражая Огастусу Уотерсу, я прочитала ему письмо ван Хутена вместо приветствия.

– Вау, – сказал он.

– Это я и без тебя знаю, – отозвалась я. – Как я в Амстердам-то попаду?

– У тебя Желание осталось? – спросил он, имея в виду фонд «Джини», который занимается тем, что исполняет неизлечимо больным детям по одному желанию.

– Нет, – заверила я. – Я его использовала еще до Чуда.

– И что пожелала?

Я звучно вздохнула:

– Ну, мне тринадцать лет было…

– Только не Дисней! – взмолился Огастус.

Я промолчала.

– Ну не в Диснейленд же ты съездила?!

Я снова промолчала.

– Хейзел Грейс! – закричал он. – Не использовала же ты последнее желание умирающего, чтобы смотаться в парк Диснея с родителями?!

– И в Эпкот-центр тоже, – пробормотала я.

– Боже мой, – сказал Огастус. – Поверить не могу, что влюбился в девчонку с такими стандартными мечтами!

– Мне было тринадцать, – повторила я, хотя в ушах отдавалось «влюбился-влюбился-влюбился». Мне это польстило, и я тут же сменила тему: – Слушай, а что это ты не в школе?

– Смылся, чтобы побыть с Айзеком, но он спит, и я в коридоре делаю геометрию.

– Как он там? – спросила я.

– То ли он еще не готов осознать всю серьезность своей инвалидности, то ли его действительно больше волнует, что его бросила Моника, но ни о чем другом он не говорит.

– Да уж. Сколько ему еще быть в больнице?

– Всего несколько дней. Потом курс реабилитации, но ночевать он будет дома.

– Фигово, – сказала я.

– Так, я вижу его мать. Мне пора.

– Ладно, – сказала я.

– Ладно, – отозвался он. Я так и слышала его асимметричную улыбку.

В субботу я с родителями поехала на фермерский рынок в Броуд-рипл. День был солнечный, для Индианы в апреле – редкость, и все на рынке ходили в рубашках с коротким рукавом и футболках, хотя воздух еще толком не прогрелся. Мы, простаки и деревенщины из Индианы, всякий раз встречаем лето с избыточным оптимизмом. Мы с мамой сели на скамейку напротив мужчины в рабочем халате, варившего суп из гусятины; ему приходилось объяснять каждому проходящему, что гуси его собственные и гусиный суп гусями не пахнет.

У меня зазвонил мобильный.

– Кто это? – спросила мама, хотя я еще не успела посмотреть.

– Не знаю, – сказала я. Впрочем, это был Гас.

– Ты сейчас дома? – поинтересовался он.

– М-м, нет, – ответила я.

– Вопрос был каверзный. Я знаю ответ, я сейчас у вашего дома.

– Оу! Хм. Ну, мы уже едем.

– Отлично. До встречи.

Огастус Уотерс сидел на крыльце с букетом ярко-оранжевых тюльпанов, которые только начали зацветать. Сегодня он явился в джемпере «Индиана Пейсерс» и флисовой куртке. Выбор гардероба показался мне совершенно неожиданным, хотя Огастусу все очень шло. Оттолкнувшись, он встал и протянул мне тюльпаны со словами:

– На пикник поехать хочешь?

Я кивнула, взяв тюльпаны.

Папа вышел из-за моей спины и пожал Гасу руку.

– У тебя на фуфайке Рик Смитс? – спросил он.

– Да.

– Боже, как я любил этого парня! – воскликнул папа, и они с Гасом тут же затеяли беседу о баскетболе, которую я поддержать не могла (и не хотела), поэтому понесла тюльпаны в дом.

– Хочешь, я поставлю их в вазу? – спросила мама, широко улыбаясь.

– Нет-нет, все нормально, – ответила я.

Если поставить тюльпаны в вазу в гостиной, они будут общими цветами. А я хотела, чтобы они были только мои.

Я пошла к себе в комнату, но переодеваться не стала. Я причесалась, почистила зубы, тронула губы блеском и едва коснулась кожи крышечкой от духов. Я не сводила глаз с тюльпанов. Они были агрессивно-оранжевые, почти что слишком оранжевыми, чтобы быть красивыми. У меня не было ни вазы, ни банки, поэтому я вынула зубную щетку из стаканчика, наполовину наполнила его водой и оставила цветы в ванной.

Снова выйдя в свою комнату, я услышала голоса и посидела немного на краешке кровати, слушая разговор через полую дверь.

Папа: Так вы с Хейзел познакомились в группе поддержки?

Огастус: Да, сэр. Какой у вас прелестный дом и прекрасные рисунки!

Мама: Спасибо, Огастус.

Папа: Значит, ты тоже болел?

Огастус: Да, сэр, ногу я отрезал не из чистого удовольствия, хотя это неплохой способ потери веса. Ноги, они тяжелые!

Папа: А как сейчас твое здоровье?

Огастус: БПР уже четырнадцать месяцев.

Мама: Какая прелесть! Возможности медицины в наши дни – это что-то невероятное!

Огастус: Я знаю. Мне повезло.

Папа: Ты должен понимать, что Хейзел по-прежнему больна, Огастус, и будет больна остаток жизни. Она не хочет от тебя отставать, но ее легкие…

На этом я вышла в гостиную, и папа замолчал.

– Так куда же вы поедете? – спросила мама.

Огастус встал, наклонился к ее уху, прошептал ответ и прижал палец к губам.