Винтаж

– Ну что ж ты шумишь, душа моя. У нас собрание только закончилось. А директор не выносит, когда мобильники звонят.

– Я буду в шесть.

– Ах нет. У меня бездна дел. И еще надо на новую квартиру заскочить. Там уже все идет на коду. Прежде созвонимся, хорошо?

Это было совсем не хорошо, но Латышев согласился и хотел уже отключить телефон, когда девушка быстро сказала:

– Я люблю тебя, люблю.

Латышев хватанул ртом воздух, не нашелся с ответом, которого, впрочем, никто не ждал, и потом еще минуту стоял возле окна в больничном коридоре с прижатой к щеке трубкой.

Остаток дня он провел как в чаду. Балагурил с молодыми сестричками, а Ксению Семеновну доводил до слез обращением «милая».

Было начало шестого, когда Латышева вызвали в приемный покой: по «скорой» доставили женщину и требовалась его консультация.

Он легко, через ступеньку, сбежал на первый этаж, быстро миновал длинный коридор между двумя отделениями, мысленно взмолился, чтобы это был не его случай, потому что сегодня ничего, ничего плохого произойти не должно ни с кем, и толкнул матовую стеклянную дверь.

Навстречу ему, испуганно моргая, поднялась из кресла молодая женщина. Латышев ободряюще улыбнулся и приступил к осмотру.

Случай действительно оказался не его. Латышев благодарно пожал холодные пальцы женщины, велел дежурной медсестре вызвать хирурга и с улыбкой обернулся к пожилой санитарке Валечке, которая орудовала мокрой шваброй возле батареи.

– И что ж это они сюда что ни попадя суют, – ворчала Валечка, скидывая на пол посторонний предмет, засунутый между батареинами. – Подожди, говорят, кто-то обронил, пусть полежит, авось спохватятся, так сколько можно терпеть беспорядок…

Валечка уже взмахнула шваброй, когда Латышев отстранил ее и, продолжая по инерции улыбаться, поднял невесомую, теплую на ощупь вещицу.

– Что вы, доктор, зачем же, я все сама уберу… – засуетилась Валечка. Потом, увидев лицо Латышева, испуганно прошептала: – Петр Сергеич, больше не будет такого, честное слово, не переживайте вы так…

И она выхватила из руки Латышева, скомкала и бросила в мусорное ведро маленькую нежно-малиновую перчатку.

Перчатка, описав коротенькую дугу, бесшумно упала в ведро и стала расправляться, как живая.

– Позовите Ксению Семеновну. Быстро. – Латышев, продолжая смотреть на перчатку, тяжело опустился на стул.

Через несколько минут, проклиная подворачивающиеся на скользком линолеуме каблуки, вбежала Ксения Семеновна.

– Пожалуйста… – Латышев не слышал ничего, кроме шума собственной крови в ушах, и поэтому говорил очень громко. – Пожалуйста, найдите мне историю болезни той женщины, ну, той, помните, неделю назад, которая убежала…

Ксения Семеновна понимающе кивнула, ринулась в соседнее помещение и через минуту положила на стол два тонких листочка с вклеенными результатами анализа крови.

– Клинический был ни то ни сё. Они дополнительное исследование провели. Лейкоцитарная формула… Вот.

Латышев скользнул глазами по цифрам и вдруг, холодея, почувствовал, как где-то,

во вне, открылась дверь…

…Похожее с ним уже было. В детстве, в конце июля, в лесу под Выборгом.

Он заблудился, и нашли его только ранним утром следующего дня. И о том, что было ночью, он никогда никому не рассказывал, втайне надеясь, что все ему примерещилось.

Стемнело. Вдоволь накричавшись и наплакавшись, он примостился в развилке между двумя стволами и начал уже задремывать, когда случилось это: звуки будто отключили, всё до единого листочка замерло, а потом где-то снаружи открылась дверь, и по лесу прошел тихий вздох. И в тот же миг земное кончилось и все стало другим…

…Дверь, как и все предыдущие дни, была открыта. Латышев стукнул и вошел. В изголовье кровати горел ночник. Девушка охнула и натянула одеяло до самых глаз.

– Ты почему же не позвонил?

– Телефон разрядился.

Латышев скинул в прихожей плащ и прошел в комнату, успев боковым зрением заметить выдвинутый нижний ящик прикроватной тумбочки, полный каких-то склянок. Он встал спиной к кровати, а лицом к заливу, окруженному почти до самого горизонта прибрежными огнями, похожими на закинутую рыболовную сеть.

Он видел отраженную в окне комнату и девушку, которая, неловко свесившись с кровати, пыталась задвинуть ящик. Наконец, предательски звякнув, ящик поддался, и девушка устало откинулась на подушку.

– Сердишься? Не сердись. Пожалуйста, не сердись. Я пришла такая измученная. И вообще, тебе, наверное, лучше уйти. Выгляжу я ужасно.

– Какое это теперь имеет значение?

– Что значит «теперь»? – голос ее подломился.

– Какое значение имеют все эти мелочи после того, что ты мне сказала сегодня? Или уже забыла?

– Разве такое забудешь… Видишь ли, сначала я хотела сказать, что нам лучше расстаться. А потом не выдержала и сказала, что люблю тебя. Правда. Сама не знаю, как это вышло. Ты все еще сердишься?

Латышев смотрел в окно, туда, поверх сетки огней, где на месте бесконечно удаляющегося горизонта он видел отражение девушки.

– Ты и без своей косметики очень, очень красива. Но если хочешь, просто погаси свет, – не поворачиваясь, сказал Латышев.