Вирджиния Вулф: «моменты бытия»

«Каждый эпизод поставлен на грань – еще минута, и всё закончится или бредом, или исступленностью… Любая книга Достоевского оставляет впечатление необъятной перспективы…» («Малый Достоевский»)

«Мера его сочувствия своим героям такова, что его смех перерождается на наших глазах в свою противоположность. Из веселья он превращается в злую насмешку, от которой совсем не смешно». («Достоевский в Крэнфорде»)[147].

В рецензии на перевод Констанс Гарнетт «Вечного мужа», названной «Больше Достоевского», писательница не только находит точные слова для описания поэтики Достоевского, но и определяет, в чем состоит отличие русского писателя от английских; ее любимая тема:

«Достоевский единственный среди писателей обладает способностью реконструировать эти молниеносные и сложнейшие движения души, заново продумать всю цепочку мысли в ее нетерпении, когда она то пробивается на свет, то гаснет в темноте… Это обратный путь по сравнению с тем, каким чаще всего идут наши романисты. Они во всех, мельчайших подробностях воспроизводят всё наружное – особенности воспитания, героя, среду, одежду, авторитет у друзей, – но в его душевную смуту заглядывают крайне редко, да и то мельком… Пожалуй, слово “интуиция” точнее всего выражает гений Достоевского во всей его силе. Когда она им овладевает, для него нет тайн в глубинах темнейших душ – он читает любую, самую загадочную тайнопись»[148]

.

В другом месте Вулф определяет интуицию Достоевского еще точнее – как «мгновение прозрения». Это словосочетание, почерпнутое Вулф из стихотворения Томаса Гарди, – то же, в сущности, самое, что и ее собственное «моменты бытия».

В статьях о Чехове, Тургеневе, Толстом тоже могло бы, как и в эссе о Достоевском, фигурировать слово «больше». Больше читать русских – постоянный рефрен критического наследия Вирджинии Вулф.

Глава восемнадцатая

Книга памяти. Поэма

«Книгой памяти» назвал, как мы помним, воспоминания о покойной жене сэр Лесли Стивен. С тем же успехом «книгой памяти» можно назвать и следующий роман Вирджинии Вулф – «На маяк». В книге, не случайно носившей в начале работы над ней название «Элегия», слышны элегические мотивы счастливого союза старших и младших Стивенов в Сент-Айвз.

А конец работы над романом ознаменовался, во-первых, депрессией, которой страдала Вирджиния, когда в спешке и в волнении дописывала любую свою книгу. А во-вторых – шуткой.

Депрессия выразилась в самобичевании, которому подвергла себя писательница, когда в начале 1927 года читала корректуру романа «На маяк». Вот сколькими оскорбительными эпитетами она себя «наградила» в дневнике:

«Пожилая, безвкусная, суетливая, уродливая, ни на что не годная; тщеславная, болтливая и поверхностная».

Обвиняя себя во всех смертных грехах, Вирджиния – и тоже не в первый раз – словно бы пытается психологически подготовиться к нападкам критиков. Этих нападок, однако, так и не последовало.

Шуткой же явилась короткая пьеска Вирджинии о том, как Ванесса и Дункан Грант могли бы воспринять «На маяк» – рукопись романа Ванесса, находившаяся в это время в Кассисе, получила одной из первых. Психологическая подноготная шуточной пьесы аналогична самокритике в дневнике: Вирджиния не уверена, что сестре роман понравится, она боится, что Ванесса и Дункан прочтут всего несколько страниц и заскучают, и, шутя, от такого исхода в письме сестре «страхуется».