Вирикониум

К тому времени, как Гален Хорнрак наконец добрался сюда, всякие намеки на первоначальный замысел с его упорядоченностью уже исчезли. Здания, изначально нечеловечески причудливые, начали оседать, как расплавленное стекло, в безуспешных попытках обрести новый центр тяжести. Кое-где образовалось подобие прозрачной архитектуры: балконы, похожие на дурной сон, и висящие в пространстве стены. Сама материя изо всех сил пыталась найти компромисс между нуждами человека и насекомого, впадала в сомнение, наугад выбирала нечто среднее между горизонталью и вертикалью… и выбор не устраивал никого. Улицы тянулись, не образуя никакой осмысленной планировки, заканчивались ямами или лестницами, которые сами обрывались после пары маршей или упирались в стенку какого-нибудь гигантского цилиндра без окон и дверей. Башни дрожали и тряслись, поочередно принимая то почти привычные глазу формы, то превращаясь в нечто дикое и чуждое, и в конце концов разваливались и оседали, как желе. Процесс сопровождался томительным гудением, сквозь которое пробивался гул огромных колоколов — погребальный звон Материи по самой себе. По переулкам, непрерывно меняющим очертания, проносились порывы ветра, и от этих вздохов становилось не по себе. Реки крошечных синих зернышек текли с верхних карнизов. А на широких площадях…

В очертаниях этих площадей угадывались площади Вирикониума — противоположного полюса, узла кошмаров, города-близнеца; это был сон о Вирикониуме…

Здесь собирались члены стаи, тщетно пытаясь подчинить себе собственные преображенные тела, а в проулках, на периферии этого хаоса, извивались толстые желтые стебли каких-то переродившихся растений.

Выше, в мерно вспыхивающем пурпурном небе, тучами вились насекомые, повторяя бессвязные, бессмысленные движения: это была попытка то ли воспроизвести, то ли начать заново свое бесконечное космическое паломничество. Они бросались в огромные ямы, зарывались в песок. Они сооружали какие-то повозки, столь же бесполезные, которые катились среди дюн, точно гнилые грейпфруты, время от времени подскакивая на несколько футов в высоту и испуская облака дурно пахнущего пара.

— Увы, — шептала сумасшедшая, — это — часть схемы, которую вам не постичь.

В этот хаос Гален Хорнрак и вел свой отряд… не догадываясь, что судьба собирается подбросить ему пару обломков далекой — и ныне почти превратившейся в миф — юности.

Под стеклянным покровом неба, на перекрестке посреди города, похожего на собственный план, так и не осуществленный и уже рассыпающийся, танцевала пара насекомых. Свет, заливающий их, вполне подходил для сцены самоубийства. Болезнь искалечила их тела, глаза походили на гниющие дыни, но яркие отметины вспыхивали на их сине-зеленых боках, как у глубоководных рыб. Напряженные, дрожащие, подогнув брюшки и раскинув крылья, танцоры передвигали свои изуродованные конечности строго по одной. Они казались рисунком на одном из парусов Эльма Баффина или татуировкой, выколотой на чьем-то предплечье пылающими чернилами. С галерей, которые каменными шелушащимися волнами выгибались у них над головами, стекали облака разноцветного пара. Балансируя на задних лапках, насекомые извивались, превращаясь в буквы живого алфавита. Они жались к рядам колонн, похожих на огромные ребра, повторяя серпантинный рисунок обсидиановых вен — казалось, они купаются в его прохладных потоках. И вдруг оба сорвали маски, прикрывающие ротовые отверстия — возможно, чтобы немного отдохнуть от них: эти приспособления помогали пришельцам не только дышать, но и воспринимать мир, в который их забросило.

— С твоего позволения, я их прикончу, — сообщил Эльстат Фальтор.

Приступы здравомыслия, которые после первого визита в Железное ущелье стали совсем редкими, теперь были отмечены мечтательной, праздной жестокостью. Хорнрак считал это отголоском склонности к невообразимо утонченному садизму, которая отличала Послеполуденные культуры.

— Нет.

Гален Хорнрак, живущий одновременно в двух мирах…

Вопреки воле он прыгал и кружился среди миллионов осколков мозаичной вселенной с изломанными перспективами… и гимн, который пели тонкие скрипучие голоса стаи, заполнял в нем все пустоты. Тысячи солнц опаляли его. Пустота леденила. Бесконечность звала его, как обещание. Печальные каменные планеты вращались под ним, их водоемы были бесплодны. Уму непостижимо…