Вирикониум

— Теперь вы видите, о чем я говорил, — добавил он. Меня куда больше интересовал дом, который застыл на дне широкой ровной долины, точно поэтическая метафора. Стены — светло-бежевые. Четыре широких аллеи, вымощенные камнем, тянулись от него, пересекая старую аллювиальную банку, черную, как сама тьма. Какой в этом смысл? Я даже гадать не пытался. Вот одно из тех мест, где прошлое говорит с нами на своем языке — настолько своем, что не стоит даже надеяться его понять. В лужах на разбитой мостовой отражалось небо. Я видел дыры, словно прогрызенные в стенах: здесь Юл Грив добывал камень для своих укреплений. Южнее, где долина спускалась к морю, ее пересекала линия поспешно возведенных земляных насыпей и траншей.

— Невероятно, — пробормотал я.

Он указал на юг, где проходил его рубеж обороны.

— Когда-то здесь было много таких мест, — пояснил он, — до самого моря. Теперь все затоплено…

Он сделал жест, в котором читались и обида, и беспомощность.

— Если от города помощи не дождаться, чего ради нам дергаться? Мы тут больше ничего не строим, только ломаем.

— Вряд ли я с вами соглашусь, — ответил я. Меня так и подмывало спросить его: если ему жаль разрушать старые стены, почему не открыть карьер заново? Но его лицо скривилось от дикой ненависти и жалости к себе…

— И из-за чего весь сыр-бор разгорелся? — спросил он.

О судьбе своей усадьбы отставной наемник ничего не знал. Таким его сделал город. Возможно, он сам об этом догадывался.

— До вас вести дошли раньше, чем я ожидал. Как бы то ни было… Видите, как близко они подобрались. Они форсируют реку и подойдут к укреплениям через месяц, а то и меньше, если мы не получим подмогу. Видите, вон там… и там? Отсюда видно, как солнце играет на их палатках.

— Вы покажете мне дом, прежде чем я уеду? — спросил я. Он удивленно посмотрел на меня. Кажется, мой интерес его обрадовал, но он не подал виду.

— Ох, там внутри все развалилось. Мы пытались что-то делать, но сейчас там только пыль да мыши.

Мне показалось, что ему неохота спускаться с холма, после того как он с трудом сюда забрался. Он долго наблюдал, как парит маленький серый ястреб — взлетает и падает, взлетает и падает, едва не касаясь нагретого солнцем папоротника. Потом бросил последний взгляд на огромный каменный символ посреди долины — строение, служившее ему домом в течение двадцати лет, и начал медленно спускаться с холма.

— Папоротник что-то разросся, — походя отметил он.

И, правда, изящные зеленые завитки уже высунулись из поломанных прошлогодних листьев. Дерн, выбеленный снегом за последние месяцы, снова лез из земли. Порыв ветра принес из долин аромат майского цветения.

— Какой воздух! — воскликнул Юл Грив, упоенно делая вдох. И тут же, совершенно неожиданно, остановился и спросил. — Как там в городе?

Я пожал плечами.

— У нас примерно такие же проблемы, что и у вас. Хотя не все так очевидно. Ну… Еще у нас очень красиво. Всюду строят новые дома. На Маргаретштрассе и площади Утраченного Времени цветут каштаны.

Я не стал рассказывать о растерзанных погодой политических плакатах, колышущихся на ржавых железных оградах, или об Обществе звериных масок с их ритуалами, которые они справляли у всех на виду, выдвигая все более и более неблагоразумные требования. Как бы то ни было, Юл Грив помнил другой город.

— Полагаю, ни лавочники, ни щелкоперы пока не разбежались? — спросил он. — А девочки? Те славные девочки-булочки с рю Оолид-найл,[5]

которым можно отдать последние штаны? — Он засмеялся. — Наши взоры всегда будут обращены к Урокониуму, — с нежностью проговорил он, указывая пальцем в сторону города. — Владычица Империи, драгоценный камень на берегу Западного моря…

Слабое солнце уже нагрело стены, окружающие дом. Они впитывали тепло, чтобы передать его бузине и плющу в заросших одичавших садах. Два-три куста боярышника наполняли воздух ароматом мая, который в этом замкнутом пространстве казался опасно густым. В маленьком садике, среди плодовых кустарников, которые давно отступили в заросли ежевики, под защиту стен, гудели насекомые. Над садом возвышалось главное здание из камня медового цвета, увитое лозами и облепленное ярко-желтыми пятнами лишайника. В причудливых изломах его крыш бесновался ветер.

Оказавшись в доме Юл Грив приказал принести бутылку лимонного джина и предложил мне выпить.

— Мерзкое пойло, но лучшего у нас не водится, — сообщил он.

Мы молча выпили. Казалось, Юл Грив ушел в себя, отдавшись во власть самоуничижения и одиночества.

— Пыль и мыши, — произнес он, с отвращением окидывая взглядом высокие мрачные стены и громоздкую мебель, которая вызывала ощущение гнетущей тишины. — Пыль и мыши… Это единственная комната, которую мы иногда протапливаем.