Вирикониум

Примерно через десять лет после победоносного окончания войны Двух королев стало очевидно: основная часть Рожденных заново не выдерживает непрерывного напряжения, необходимости каждый миг отделять свои мечты и воспоминания, куда им уже не вернуться, от действительности, в которой они себя обнаружили. Правда, еще во время многовекового сна их изредка охватывала некая болезненная растерянность. Поэтому было решено не возрождать никого, пока возрожденные не найдут способа справиться с этой напастью. Тем временем те, кто находился в наиболее тяжелом состоянии, покинули Город, чтобы основать среди нагорий и литоралей обезлюдевшего Севера многочисленные поселения. Считалось, что поселенцы будут помогать друг другу и в итоге исцелятся. В этом решении было что-то отталкивающе бессердечное. Оно устраивало лишь тех из Рожденных заново, кто сам признавал, что находится в угрожающем состоянии. Сначала это считалось временной мерой. Потом заговорили о том, что такой подход безнадежно устарел. Но никто ничего не отменял. И вот спустя семьдесят лет мы находим в пустынных устьях рек, среди перевернутых рыбацких лодок и голодных чаек, под фантастическими хребтами крупнозернистого песчаника, изъеденными временем, и по всей границе Великой Бурой Пустоши забавные маленькие колонии, полностью отгороженные от внешнего мира, но процветающие. Одни их кители посвятили себя музыке или математике, другие — ткачеству и ремеслам, что сродни настоящему искусству. Некоторые по-прежнему роют громадные лабиринты во влажном шлаке под песчаными бурями Пустоши. Кроме того, все они практикуют некую форму экстатического танца, который впервые наблюдал в Великой Разумной палате посреди Малой Ржавой пустыни Гробец-карлик.

Поиски способа исцеления забыты. Теперь эти люди ищут согласия с Культурой Заката, от которой отвернулись. Они предпочитают плыть по течению, которое несет их по стыку странной, вечно меняющейся, зыбкой границы между прошлым, настоящим и тем, что является всецело плодом их воображения, воплощая отрывочные воспоминания о Полдне вперемешку со столь же отрывочными воспоминаниями о днях Заката — о том, что им удалось постичь.

Между собой они называют эту сумеречную зону восприятия «задворками»; по мнению некоторых, полностью отдавшись этому процессу, можно в конце концов достичь не только полного освобождения от привычного течения времени, но и безграничного и трудноописуемого сродства с самой тканью «реальности». Что ни говори, эти люди безумны, зато весьма восприимчивы.

Из одного такого поселения, пройдя немало миль на юг, прибыла Фей Гласе. Причудливые серебряные нити, которыми расшит серый бархат ее плаща, ее неспособность четко формулировать мысли, ее очевидное смущение и состояние, напоминающее petit таl[13]

— все красноречиво указывало на ее происхождение. Но что привело ее сюда? Почему она не обратилась к Рожденным заново, которые живут в Городе? Все без исключения исполненные чувства вины — возможно, из-за того, что в свое время отвернулись от своих родственников и соратников — они с радостью приняли бы ее и заботились бы о ней, как каждом госте с Севера. Она оказалась в жалком положении, и этому решительно не находилось объяснения.

Хорнрак осторожно толкнул женщину носком сапога.

— Сударыня? — рассеянно проговорил он. Определенно, она его «не волновала» — по большому счету, он был на такое неспособен. Но ночь сделала ему нежданный подарок: он увидел — а может быть, просто захотел увидеть — новое лицо. Впервые за много лет в нем проснулось любопытство.

Город перевел дух. Голубое, лживое, замогильное сияние луны — уличного фонаря над каким-то иным, омертвелым Вирикониумом, — дрогнуло. И когда что-то наконец заставило Хорнрака снова поднять глаза, перед ним стояли приверженцы Знака Саранчи. Ровной шеренгой, словно отправляя какой-то ритуал, они входили в хромированные двери бистро «Калифорниум».

Чорика нам Вейл Бан покинула свой столик и поспешно пересела поближе к ненавистному лорду Мункарроту. Ее плечи были хрупкими, как плечики для одежды, под складками пурпурного платья, точно тропические ночные бабочки, трепетали старинные пригласительные билеты с необрезанными краями и рельефными серебряными буквами. Мункаррот, в свою очередь, отбросил и мерзкую улыбку, и желтые перчатки — шлеп! — а теперь обнаружил, что слишком напряжен, чтобы натянуть их снова. Две руки повозились под столом и стиснули друг друга в столбнячном рукопожатии, исполненном беспокойства и себялюбия, в то время как две пары губ кривило взаимное отвращение, и сдавленный шепоток сочился в комнату.

— Осторожней, Хорнрак!

Позже — слишком поздно! — обнаружится, что даже этот простой совет опутан целым коконом подтекстов. Впрочем, вряд ли это имеет какое-то значение: он все равно не успел бы ему последовать.