Виртуальные войны. Фейки

Ситуация становится вообще идеальной для давления, если это дефицитный ресурс, который есть у одной страны, и нет у других, как это произошло с энергетическими ресурсами, где главным игроком оказалась Россия, а зависимыми от нее оказались не только постсоветские страны, но и все европейское пространство.

Есть сферы, которые еще недостаточно очерчены международным правом, в плане реагирования на акты агрессии. Вот как, к примеру, определяется кибертерроризм современной наукой: «Хотя сегодня нет единого или всеми принятого определения кибертерроризма, теоретически он включает в себя политически мотивированные экстремистские группы или негосударственного актора, использующих кибертехнологии для того, чтобы напугать, принудить или повлиять на аудиторию; заставить произвести политические изменения; вызывать страх или физическую боль»[154].

Государственные акторы тоже вписаны в эту модель кибердействий, поскольку они могут продвигать интересы своего государства, например, политические. При этом констатируется, что «они могут иметь те же цели (напугать, принудить, стимулировать политические изменения), но они сами являются политической силой, а другие нет».

Атака в одной сфере может давать результат в другой. Например, выделяются следующие политические последствия кибератак[155]:

• изменение решения о голосовании за кого-то,

• манипуляция мнениями, из которых следует голосование,

• вмешательство в сам акт голосования,

• подрыв доверия к честности голосования.

Кибератаки несут угрозы в таких сферах[156]: демократические выборы, права человека, электронное управление.

Несомненной сложностью в этой сфере является достаточно мощное участие негосударственных акторов, которые превратили свои атаки в бизнес. По этой причине их не так легко остановить. И это мощные силы, которые часто переплетены с государством.

Косвенной оценкой «хакерской силы» спецслужб и связанных с ними структур может служить российский «черный рынок» киберуслуг. М. Гончаров сделал несколько таких исследований, где объясняется, что может предложить такой рынок в России, и за какую цену[157][158][159]

. При этом делается интересный вывод: «Киберкриминальная подпольная экономика во многом похожа на обычную экономику бизнеса. В ней вверх-вниз меняются цены в зависимости от спроса и предложения. Однако в отличие от легитимных бизнесменов, киберпреступники должны сохранять, насколько это возможно, свои личности втайне и прятать все следы своих бизнес-операций. Даже если цены на большинство продуктов и услуг, предлагаемых на российском подпольном рынке, снизились, это не значит, что бизнес идет плохо для киберпреступников. Это может даже означать, что рынок растет, поскольку с течением времени мы видим все больше предложений продуктов и услуг. Киберпреступники, как и легитимные бизнесмены, также автоматизируют свои процессы, что приводит к понижению цен на продукты и услуги. Несомненно, что „особые“ продукты и услуги остаются дорогими, поскольку требуют специализированных знаний и умений для их создания, которые имеют немногие из плохих парней»[160].

Еще одной причиной, объясняющей успех российских информационных интервенций в избирательный процесс в США, является то, что избиратели Трампа более активно читают и «поглощают» фейковые новости, чем демократические. Их еще обозначают как «мусорные», давая им следующее определение: «Мусорные новостные источники определяются как такие, которые сознательно публикуют вводящую в заблуждение, обманную или неправильную информацию, подаваемую как реальные новости о политике, экономике и культуре. Этот тип контента может включать разные формы экстремистского, сенсационного и конспирологического материала, как и замаскированные комментарии и фейки»[161].

Лиза-Мария Нейдерт, работающая в проекте по компьютерной пропаганде в Оксфордском институте Интернета, говорит следующее: «Хотя американские выборы остались далеко позади, через год после занятия офиса Дональдом Трампом пользователи социальных медиа в Твиттере и Фейсбуке все еще распространяют большой объем мусорных новостей»[162].