Виртуальный свет. Идору. Все вечеринки завтрашнего дня

– Совсем дряхлый стал, – говорит он, убирая в карман пистолет. – Не мог однажды встать с постели. Свернулся калачиком, как младенец. Кларисса ходила, нянчилась с ним. Она, Кларисса, сиделкой раньше была. Говорит, когда кто отвернется к стене – считай, скоро помрет.

Шеветте мучительно хочется что-то сказать, но слова не идут.

– Эй, подруга, мне нравится твоя стрижка, – говорит Фонтейн, рассматривая ее. – Не такая колючая, как прежде.

– Все меняется, – говорит Фонтейн, имея в виду мост и его население.

Он рассказывает ей о новой моде строить магазины, чаще всего – не на деньги людей с моста; о том, как владельцы нанимают людей, чтобы те жили в этих лавках и охраняли чужую собственность.

– Вот «Счастливый дракон», например, – говорит он, держа обеими руками белую фарфоровую кружку с горьким густым кофе, – стоит там потому, что кто-то решил сделать на нас деньги. Туристы там покупают все подряд, потом идут на нас поглазеть. Раньше такого ни за что бы не было.

– А как ты думаешь, отчего все так изменилось?

– Да ни отчего, само по себе, – отвечает он. – У всего есть срок.

– А Скиннер? – спрашивает она. – Он здесь жил всю жизнь, разве нет? В смысле, когда все было так, как было. С самого начала. С тех пор, как построили мост.

– Ну не всю жизнь. Только под конец. Вот эта куртка, которая на тебе, он ее в Англии купил, когда был молодой. Он там жил и гонял на мотоциклах. Он мне рассказывал. Гонял на них до самой Шотландии, всю страну объездил на очень старых байках.

– Да, он однажды рассказывал что-то такое. Потом он вроде вернулся сюда, и как раз тряхнуло. Мост повредило. Вскоре он и поселился здесь.

– Вот, – говорит Фонтейн, – я тебе кое-что покажу.

Он открывает шкафчик. Вынимает оттуда клинок с рукояткой из позеленевшей меди с чеканкой. Вытаскивает его из начищенных до блеска кожаных ножен. Лезвие из дамасской стали все в патине темных узоров.

Клинок воспоминаний Шеветты, рукоять в чешуе обточенных шлифовальным ремнем сегментов печатной платы.

– Его при мне ковали, – произносит она, склоняясь поближе, чтобы рассмотреть.

– Из приводной цепи мотоцикла «Винсент Черная Молния» тысяча девятьсот пятьдесят второго года выпуска[118]

. Скиннер гонял на нем по Англии. Этому зверю тогда самому было добрых лет сорок. Скиннер говорил, ни один мотоцикл не мог с ним сравниться. Хранил его цепь, пока не нашел того кузнеца. – Фонтейн подает ей клинок. Пять дюймов лезвие, пять дюймов рукоять. – Пусть будет у тебя.

Шеветта проводит пальцем по плоскости лезвия, по чешуйчатому узору черно-белых пятен металла, выкованного из звеньев мотоциклетной цепи.

– Я недавно думала об этой штуке, Фонтейн. Сегодня. Вспомнила, как мы ходили к тому кузнецу, который жег кокс в кофейной жестянке.

– Да. Я тоже помню, как он это ковал. – Он протягивает ей ножны.

– Но тебе ведь нужно продать эту штуку. – Она пытается вернуть нож.

– Это не для продажи, – отвечает он, – я хранил это для тебя.

У Фонтейна в задней комнате сидит очень странный мальчик. Неуклюжий латиноамериканец, коротко стриженный. Он все время сидит на полу, скрестив ноги, на голове – старый шлем виртуальной реальности, как будто подобранный на свалке боевых роботов. На коленях – старый ноутбук. Мальчик методично жмет кнопку, картинки на экране меняются.

– Кто это? – спрашивает она тихо, чтобы мальчишка не услышал, когда они выходят и Фонтейн начинает заваривать новую порцию своего ужасного кофе.

– Не знаю, – отвечает Фонтейн, обернувшись и внимательно глядя на парнишку. – Я нашел его утром возле лавки, он стоял у витрины и дышал на стекло.

Шеветта глядит на Фонтейна, не понимая, о чем он.

– Он любит часы, – говорит Фонтейн, щелкая пьезозажигалкой; на горелке вспыхивает газ. – Утром я показал ему, как искать часы, с тех пор он только этим и занимается. – Фонтейн подходит к мальчику, смотрит на него сверху вниз. – Не уверен, знает ли он английский, а если и знает, то понимает по-своему.

– Может, он знает испанский?

– Ко мне заходил Большой Карлос, – отвечает Фонтейн, – и, кажется, парень разницы не заметил.

– Ты теперь и живешь здесь, Фонтейн?

– Да, – говорит он, – мы не ладим с Клариссой.

– Как твои ребята?

– У них все в порядке. Черт, и у Турмалины тоже все в порядке, все так считают, кроме нее. В смысле жить с ней невозможно, понимаешь, но на здоровье она не жалуется.

Шеветта берет зачехленный дамасский клинок и пытается засунуть его во внутренний карман с молнией. Он туда влезает и, если застегнуть молнию до упора, лежит вертикально.

– А что он делает с твоим ноутбуком?

– Охотится за часами. Я показал ему аукционы в Сети, и теперь он роется везде. Залезает в такие места, что я не пойму, как он это делает.

– Он будет здесь жить?

Фонтейн морщит лоб.

– Вообще-то, я этого не планировал.

Шеветта встает и потягивается, перед глазами стоит образ Скиннера, ее старика, сидящего на кровати в каморке на вершине опорной башни. «Плясун», подхваченный от Кридмора, выветрился, оставив только усталость. Долгий был день. Какой долгий день.

– Мы заночуем в фургоне, в начале Фолсом-стрит.

– Мы – это кто?

– Я и Тесса. Моя подруга.