Витязь на распутье

– Я тебя понимать. Она столь красива, что никто не в силах ее не любить, посему ты есть правило, но не есть исключение. – И закончил вовсе неожиданно: – Я жалеть тебя. Ты ныне яко я, токмо совсем ей негоден, ибо земля нет, владения нет, подданные нет. Потому ты мне опасность нет. Вот Басманов… Государь утешать, но я бояться – вдруг она выбрать его?

– Вот как? – удивился я его наивности и заявил, что в день сватовства, когда царевна должна сделать свой выбор, тоже хочу встать рядом с ними.

– Становись, – равнодушно согласился он. – Как там на Руси сказать? Свято место любить троица. Или ты решить, что я сказать тебе на чужой роток не разевать кусок?

Я пожал плечами. На миг даже стало немного стыдно так нахально пользоваться его простодушием, но другого выхода из создавшейся ситуации я не видел.

Уединиться по прибытии, чтобы еще раз все обдумать, у меня не получилось. Сватовство, точнее, выбор царевной жениха, было назначено на послезавтра, шестнадцатое октября, так что Дмитрий сразу потащил меня в баньку, заметив, что Густав должен быть уже накануне чистым и весь блестеть, ну и прочие тоже.

Пришлось сидеть в парилке, хлестаться веничком, пить ледяной квасок и наблюдать, с каким старанием расчесывают принцу его изрядно поредевшие за годы скитаний волосы, а он недовольно морщится, что-то бормоча по-немецки.

Тогда-то Густав и затеял разговор с государем, проявив благородство и заявив как бы между прочим, что не мешало бы в силу некой сердечной приязни, питаемой князем Мак-Альпином к царевне, предоставить и ему место среди кандидатов в женихи.

Я похолодел. Признаться, такого поворота событий в моих планах не значилось. Расчет-то у меня базировался на неожиданности, чтобы в самый последний момент припереть Дмитрия к стенке, когда ему будет поздно что-либо предпринимать.

А ведь была у меня мысль еще там, на струге, попросить принца, чтобы он ничего никому не говорил. Была, но я не знал, как подать Густаву столь необычную просьбу о молчании, но главное, как ее пояснить, – с чего бы вдруг хранить в тайне то, что послезавтра неизбежно всем станет известно, потому и промолчал.

Да и времени до дня выбора жениха всего ничего, каких-то полтора дня, тем более с самого утра я рассчитывал утащить Густава с собой на Пушечный двор, а заодно и на текстильно-прядильную мануфактуру, запущенную буквально полторы недели назад. Как там прозвали его в Европах? Кажется, новый Парацельс. Вот и пускай попробует в очередной раз оправдать свое звучное прозвище и подсказать какое-нибудь новшество для ускорения процесса. А там останется всего один вечер, так что навряд ли принц, который вдобавок не видит во мне конкурента, станет жаловаться на меня Дмитрию.

Увы, я не учел благородства Густава. Понимаю, что оно исходило из уверенности в том, что я для него не конкурент, но тем не менее следовало бы предусмотреть и такой вариант. Государь же, в отличие от принца, отнесся к этому более чем серьезно. О том ясно свидетельствовало одно то, как он воспринял новость. Поперхнувшись квасом, который он как раз пил, Дмитрий долго и надсадно откашливался, невзирая на все усилия хлопавшего его по спине Басманова и при этом не сводя с меня пытливых глаз.

– Таиться у нас стал князь, – задумчиво произнес он, наконец-то откашлявшись и по-прежнему настороженно глядя на меня. – Ежели бы ранее мне о том поведал – отчего не дозволить. Однако боюсь, что ныне откажу, а то царевна, прослышав об еще одном женишке, сызнова время для раздумья попросит, а нам ждать недосуг – вот-вот Волга встанет.

– Не попросит, – влез в разговор Годунов.

Пристальный взгляд Дмитрия устремился на царевича.

– А ты почем ведаешь? – с подозрением спросил он.

Федор замялся, но после небольшой паузы выдавил:

– Мыслится, раз сестрица столько ден вместях с ним до Костромы ехала, стало быть, прознала, что он за человек, добрый ли душой, ну и прочее.

– А коль так, то, может статься, ведомо тебе и иное? Неужто царевна не сказывала по приезде родному братцу про князя да про то, что бы она ему ответила, ежели бы он к ней посватался? – продолжал допытываться Дмитрий.

– А вот тут готов пред любой иконой перекреститься, что не сказывала, – хладнокровно ответил Федор.

Дмитрий открыл было рот, чтобы задать ему следующий вопрос, который, скорее всего, касался меня, то есть признавался ли царевичу сам князь, но не успел. Встав перед государем во весь свой рост и закрыв Годунова как в прямом, так и в переносном смысле, я поинтересовался:

– Государь, о любви к Ксении Борисовне подобает спрашивать не у брата, а у того, кто ее любит. Твое же дело благословить ее выбор, каким бы он ни оказался, и если царевна из-за нового жениха не попросит новой отсрочки, как уверяет Федор Борисович, то стоит ему поверить. И он действительно прав – мы достаточно долго плыли на одном струге, а потому я не являюсь для его сестры неким загадочным незнакомцем. К тому же не кажется ли тебе, что для свободного выбора, каковой ты разрешил ей, двух женихов маловато?