Витязь особого назначения

Несколько часов он просидел, не меняя положения тела и даже, казалось, не дыша. Когда звезды заняли ожидаемое положение на небе, поднялся. Проверил пленников, не ослабил ли кто веревки. Заглянул в шатер. Девица спала аки младенец, подложив под голову какой-то тюк. Он осторожно коснулся ее бесстыдно выглядывающей из-под подола ступни. Она дернула ногой, словно отмахиваясь от мухи. Ягайло потряс ее еще раз. Безрезультатно. Тогда он ухватил девицу за массивную лодыжку и потащил из шатра. Та, не просыпаясь, лягнула его сильно. Ягайло едва увернулся и снова потащил, уже сильнее и злее.

— Поди, смерд, — пробурчала девица и снова лягнула воздух.

О как, подумалось витязю, уж не врала ли, когда рассказывала, что прислуга она? Замашки-то барские. Может, и правда какого вельможного крестница? Или дочь внебрачная. Или иная какая вода на киселе… Наконец девица проснулась, села, дурашливо моргая ресницами. Потерла кулаками заспанные глаза, потянулась, широко разевая в зевке рот, и мелко его перекрестила, чтоб бесы внутрь не проскочили.

— Что, восход ужо?

— До восхода еще часа три, время тебе в караул заступать, — ответил Ягайло, проскальзывая мимо нее в шатер.

— Зверь ты жестокосердный, — сказала Евлампия полушутя-полусерьезно и исчезла, взмахнув занавешивающей вход тканью.

Ягайло ухмыльнулся ей вслед, помахал рукой, положил под голову нагретый ею тюк и закрыл глаза. И тут же по векам хлестнул яркий свет. Ягайло дернулся, прикрылся ладонью и понял, что уже наступило утро. Солнце просвечивало сквозь ткань шатра, а несносная девчонка, стоя в дверях, лезвием ножа пускала ему в глаза солнечного зайчика.

Витязь поднялся, протер глаза и вышел из шатра, потягиваясь до хруста в костях. Евлампия казалась веселой и посвежевшей, хотя спала ненамного больше его. «Эх молодость, молодость», — то ли с небрежением, то ли с сожалением подумал витязь и отправился взглянуть на пленников.

Состояние их было аховое: за ночь кисти рук опухли и посинели, шеи скрючились от неудобного положения, а уж что стало с седалищами, страшно даже было себе представить. Ягайло взял ведро, сходил к роднику. Умылся наскоро и вернулся. Поднес край каждому ко рту и дал сделать по паре жадных глотков. Напоил коней, каким хватило, сходил еще и еще раз. Остатками воды залил тлеющие угли и повернулся к Евлампии:

— Ты у нас про жизнь при дворе разумеешь, вот и рассуди. Пожитки ихние нам с собой брать или тут покидать?

— Это смотря как мы с поляками общаться хотим. Ежели задружиться или хотя бы не пособачиться, надо брать, чтоб вернуть в целости и сохранности, не то их местные в момент по хатам растащат. А если приехать, все вызнать и уехать тем же днем, так лучше и бросить.

— А как думаешь, сможем вызнать быстро?

— Мыслю, что да, — рассудила Евлампия. — Нам же только понять — там княжич, не там, и домой. Дипломатию не нам разводить.

— И то верно. Тогда так сделаем: шатер и прочую ерунду кидаем тут, а коней и людей с собой, — решил Ягайло.

— Долго выйдет, на коней их сажать нельзя, даже связанными, вдруг улепетнут, гоняйся за ними потом по полям окрестным. А пешим ходом не близко, дня три добираться будем.

— Так у нас телега твоя имеется. Погрузим их внутрь связанных да и поедем. А коней в обоз пристроим.

На том и порешили. Ягайло впряг конька и, сев на облучок, вывел телегу на дорогу. Припер одну дверь снаружи копьем, выгреб оставленное со вчера оружие, переложил его в приделанный сзади ящик и, оставив Буяна сторожить, вернулся к стойбищу. Покопался в пожитках пленников и нашел подходящий короб. Вытряхнул прямо на землю все его содержимое и несколькими ударами ноги разломал ящик на доски. Выбрал две самые большие, взял под мышку. Вдвоем с Евлампией они подняли связанных поляков на ноги и, подгоняя толчками копья в спину, провели к дороге.

Ягайло сходил к телеге и приладил доски на слюдяные окна, чтоб не разбили, если бежать надумают. Вернулся к Евлампии, присматривающей за трясущимся от страха пленниками. Вдвоем они принялись за дело. Отвязывали по одному, давали время растереть затекшие запястья и, опять стянув их поясами, заталкивали в повозку через незапертую дверь. Вскоре четверо пленников расположились на мягких сиденьях, а один, которому не хватило места, устроился в ногах, прямо на ковре. Ягайло еще раз осмотрел повозку со всех сторон, подергал дверные ручки, попинал ногой колеса, хотел протереть стекла, но сообразил, что за щитами до них не добраться. Остался не очень доволен, но делать было нечего. Евлампия тем временем привела взнузданных и заседланных польских лошадей и связала их одного с другим, поводом к седлу, а уздечку первого накрепко примотала к крюку на задке повозки.

— Ты на козлы и правь этой колымагой, — распорядился Ягайло. — А я на Буяне сзади поеду, буду смотреть, чтоб не выпрыгнул кто по дороге.

Девица кивнула, ни слова не говоря, влезла на передок. Слегка приголубила конька вожжами по округлому крупу, и процессия, пыля, двинулась по дороге.