Вице-консул

Вице-консул садится на кровать, не глядя на Чарльза Россетта, который стоит у двери. Он говорит очень быстро, а глаза такие пронзительные, что жуть берет. Чарльз Россетт ловит себя на том, что ему немного страшно. Вице-консул встает с кровати и подходит к нему, он пятится.

— Все это — одна мука, не надо любить ее, Россетт.

— Я не понимаю, почему… вы-то что вмешиваетесь?

Вице-консул пытается его удержать:

— Садитесь.

Подвигает ему кресло, говорит:

— Никаких романов не может быть с женщиной, которая не хочет их иметь, понимаете? Хочу и вмешиваюсь, мне все равно…

Он улыбается, а руки-то дрожат. Чарльз Россетт снова пятится.

— У вас очень усталый вид, вам бы поспать.

Жест вице-консула красноречив: устал, он сам знает, знает. Он интересуется, о чем они беседовали, кто был. Чарльз Россетт перечисляет имена, говорит, что беседовали об Индии.

— А она? — спрашивает вице-консул. — Она говорила только об Индии? Идемте на балкон, там все-таки полегче, жара застаивается в комнатах.

— Только об Индии и совсем немного.

Он говорит, что она красива, Анна-Мария Стреттер очень красива, на его взгляд, что за лицо, в молодости она, наверное, была не так хороша, как сейчас, странное дело, невозможно представить ее моложе, молодой женщиной — никак.

Чарльз Россетт не отвечает. Он должен хоть что-то сказать, чтобы остановить вице-консула, его — он так назовет это про себя — бред.

— Знаете, — говорит он, — в «Blue Moon», я слышал, просто пьют шампанское, как в любом другом ночном баре. Он открыт допоздна, потому они туда и ходят.

Вице-консул облокотился на балконные перила, голос его дрожит, стиснутые кулаки прижаты к лицу.

— Не важно, «Blue Moon» или нет, эта женщина не имеет… предпочтений, вот что… важно… вы или я… с глазу на глаз мы можем делиться такими вещами, я нахожу ее очень… очень притягательной.

Чарльз Россетт не отвечает. Гаснут фонари на проспекте.

— Я много промашек допустил на вчерашнем вечере, — продолжает вице-консул, — хочу попросить у вас совета, как мне это загладить?

— Не знаю.

— Как… совсем?

— Да, уверяю вас. Она такая… замкнутая, мне ничего о ней не известно, вот сегодня утром… — Я говорю ему то, что говорить не следовало, думает про себя Чарльз Россетт, но от нетерпения вице-консула на откровенность тянет неодолимо, — когда провожала меня до ворот, вдруг заплакала… без видимой причины… так и не сказала почему… и во всем она такая, мне кажется…

Вице-консул отводит от него взгляд, берется за балконные перила и стискивает их.

— Вам повезло, — говорит он, — заставить плакать эту женщину.

— Вы о чем?

— Да слышал я… ее божественные слезы!

Чарльз Россетт бормочет что-то невнятное, мол, ошибка, это не он, он уверен, не он заставил плакать Анну-Марию Стреттер. Вице-консул смотрит на него, снисходительно улыбается, он счастлив.

— Вы должны замолвить ей слово обо мне, когда снова с ней увидитесь, — говорит он. И вдруг смеется. — Я больше не могу, Россетт, мне нужна помощь, у вас нет причин помогать мне, знаю, но я на пределе сил…

Как он лжет, думает Чарльз Россетт.

— Поезжайте в Бомбей.

И тут Жан-Марк де Н. наконец говорит до странности легкомысленным тоном:

— В Бомбей я не поеду… Да, вот вам, съели?.. — И опять смеется. — Я питаю к ней некое чувство, поэтому не поеду в Бомбей. Говорю вам об этом так настойчиво, потому что впервые в жизни женщина внушила мне любовь.

Чарльз Россетт не может слышать такое, просто не в силах.

— Не знаю, я столько раз видел ее по утрам в садах, и потом, прошлой ночью, когда она со мной заговорила… Надеюсь, вам не слишком неприятно…

— Ну что вы…

— Я должен был рассказать вам об этом, не правда ли, я подумал, что вы, наверно, увидите ее раньше меня, а я… я сейчас ничего не могу сделать. Я немногого хочу, просто видеть ее, как все, быть там, где она, молчать, если так надо.

Какая жара, уже, ранним утром, туман горяч, Чарльз Россетт уходит в комнату, желая одного — бежать отсюда.

— Ответьте мне, — просит вице-консул.

— Ответить нечего, вам не нужны ходатаи. — Он так зол, что смелеет. — И вообще, я не верю ни одному вашему слову.

Стоя посреди комнаты, вице-консул смотрит на Ганг. Чарльз Россетт не видит его глаз, только изогнутые в гримасе губы — смеется, что ли? Он ждет.

— Зачем тогда, по-вашему, я это говорю?

— Возможно, чтобы самому в это поверить. Но, сказать по правде, не знаю, я был, наверно, излишне резок, просто устал.

— Вы думаете, любовь — плод нашего воображения?

Чарльз Россетт кричит, что ему пора, но не уходит. Снова заводит речь о Бомбее. Это неразумно: пять недель такого ожидания, и вдруг… Вице-консул предлагает продолжить разговор вечером, ему бы хотелось, чтобы они вместе поужинали сегодня в клубе. Чарльз Россетт отвечает, что это невозможно, он уезжает на два дня в Непал. Вице-консул поворачивает голову, смотрит на него и говорит: врете. Чарльз Россетт вынужден поклясться честью, что едет в Непал, — и он клянется.