Виварий

— Т-ты… Т-ты смогла реанимировать его?! — и забывая о спутниках, о миссии своей кровавой, обо всем, в незнакомом порыве, с комом, застрявшим вдруг в горле, который никак не удавалось проглотить, шагнул ей навстречу, понимая лишь, что ни разу в долгой жизни своей не видел ничего более прекрасного, отважного и совершенного, чем эта босая обреченная женщина в грязном банном халате с узкой полоской белого бинта на талии, избитая и, видимо, изнасилованная не один раз его молодцами…, и шептал про себя странно нежно, повторяя: — Принцесса…, Принцесса… Знал, что душа бессмертна…, но не знал, что так… — А потом вдруг сказал вслух: — Ты хороший хирург, девочка…, даже очень хороший…, — будто гордился. — Может на фоне Ковбоя и выглядишь поординарнее, но и он на моем когда-то смотрелся гораздо слабее…, потому и не прощал ничего никогда…

— Его надо срочно доставить в Цех. — Лопухина вернулась к столу. — Рана — на спине…, слева. Как могла ушила поврежденные легкие… До сердца нож не дошел: слишком высокий он для вашей публики… А еще у него тяжелая черепно-мозговая травма… Рану на голове обрабатывать не стала… Не кровит…

Она посмотрела на Спиркина и, видя его замешательство и постепенно проникаясь абсурдностью происходящего, добавила:

— Доставьте его хоть до дверей приемного отделения Цеха и сразу уезжайте… Пусть Славу вызовут… Она для него — лучшее средство интенсивной терапии…

А Спиркин не слушал и тяжелел телом и душой, возбуждаясь и чувствуя тупые частые удары сердца где-то в затылке, накапливающиеся с каждым сокращением в весе и объеме, готовые вскорости разнести на куски черепную коробку, прилепив к пыльным стенам с длинными рядами труб нежное мозговое вещество, прикрытое тонкой паутинной оболочкой со множеством сосудов…, и сразу отчетливо и близко увидел Принцессу на дорогом операционном столе с дистанционным управлением, лежащую на краю с зафиксированными в держателях кистями рук и задранными в гинекологических подколенниках ногами, и своих молодцов меж широко разведенных бедер ее, топчущих башмаками черный банный халат Nike на полу, сильных и жестоких, вымуштрованных им за долгие годы, с раздернутыми заранее молниями и серыми пенисами, похожими на дешевые стеариновые свечи…, которые сейчас зажгут… В руках одного их них — пульт дистанционного управления, которым, судорожно тыча пальцами в клавиши, старается опустить слишком высоко поднятый стол… А потом увидал ее уже у стены, согнутую почти пополам с тонкими длинными руками, цепляющимися за ржавые трубы в капельках влаги, переливающихся в сумраке подвала разноцветными искрами, будто под солнем… И опять черный банный халат на полу, на котором позади согнутой молодой женщины судорожно топчется каждый из молодцов, поочередно вводя стеариновые свечи свои во что-то влажно-розовое, кровянисто-студенистое, поблескивающее иногда, как капли влаги на трубах, что толчками перемещаются перед ее лицом… И кажется, что слышит, как возбужденно дышит она и стонет в приступе оргазма или это стыд и боль публичного унижения…

— Канчать иво нада! — истеричным шопотем сказал Султан, возвращая его в действительность. — Ана тоже… Иначе всэ прападаем илы опиать убигать…

— В машину его! Живо! В мою… Несите осторожно! — сказал Анатолий Борисыч.

— Нэт! — неожиданно властно вмешался Султан и нож-выкидуха с толстым широким темно-синим лезвием, такой же, как у Спиркина, которым грозил недавно Лопухиной, заставляя идти за собой в лифт, замер перед самым носом, чуть подрагивая…

— Я сказал, в машину, — спокойно повторил Спиркин, не обращая внимания на нож, и, повернувшись, двинул к железной двери…

Он почувствовал спиной, как Султан, поколебавшись мгновение, резко бросился за ним, поднимая нож в прыжке, чтоб удобнее нанести удар.

— Этот не ошибется, как мои молодцы, — спокойно подумал доктор Спиркин и не стал оборачиваться, готовый теперь ко всему, а потом услышал глухой, как удар теннисного мяча о стену, выстрел…, и, продолжая двигаться к выходу из подвала, не знал: радоваться или сожалеть…, и лишь сказал непривычно тихо:

— Ничто так не радует и не воодушевляет: тебя хотели убить и не смогли… В Цех негра, мальчики!

Железнодорожный вокзал в Самаре, бывшем Куйбышеве, не удивил ни архитектурой, ни сервисом, ни едой в ресторане, которую мучительно долго выбирал Ковбой-Трофим, безнадежно стараясь вспомнить, чем кормился в Сызрани в школьные годы… Однако кроме отвратительного яблочного суфле, что таскал постоянно с работы отец, ничего не вспомнил и, непривычно стесняясь, попросил толстую официантку в твердой узорчатой короне на голове из плотной белой ткани:

— Принесите, пожалуйста, яблочное суфле…, — и уже понимая, что сказал глупость и, стараясь исправить ошибку, добавил: — Несите, что есть… Разберемся…

— Ты похож на человека, что собрался пережить трагедию и неопытно, и нервно готовится к ней, — сказал Спиркин, сидя за столом напротив.