Виза на смерть

— Вы разговариваете? — директриса кивнула на забытую на столе трубку.

Данилова привстала и водрузила трубку на место.

— Стала такая рассеянная… Слушаю вас.

Директриса села.

— Видите ли, нам предстоит принять на работу… собственно, на вашу кафедру… одну даму, чья квалификация вызывает у меня некоторые сомнения…

— Зачем же принимать?

— Боюсь, в данном случае нам придется это сделать…

— Чья-то жена? — догадалась Елизавета Константиновна.

— Вдова.

— ?!

— Леонида Сергеевича Сапрыкина. Вы, конечно, слышали…

— Ах да! — Данилова сокрушенно покачала головой. — Леонид Сергеевич много лет у меня учился. На редкость способный слушатель.

— Вот видите.

— Будем надеяться, она сможет преподавать хотя бы на начальном этапе? Опыт работы у нее есть?

— Никакого. Она думает, что, прожив несколько лет во Франции, она все умеет… Елизавета Константиновна, у меня к вам просьба. Не могли бы вы ввести ее в курс дела, а заодно попытаться представить себе ее потенциальные возможности и, может быть, проконсультировать ее, если необходимо… — Директриса выразительно посмотрела на нее поверх очков и с нажимом добавила: — А я думаю, что это, конечно, необходимо… и в методическом и в языковом плане… Словом, вы понимаете. Правда, работать она будет на платных курсах, так что задача несколько упрощается, но все равно, хотелось бы, чтобы репутация курсов не пострадала…

— Разумеется, я понимаю…

— Буду на вас рассчитывать. Как ваше самочувствие? Данилова улыбнулась.

— Благодарю, жива. В моем возрасте это уже немало.

23

Директриса вышла, и Елизавета Константиновна вернулась к своим газетам. Ей предстояло подготовиться к уроку с группой, называемой на курсах «пов. сов», что означало «повышенное совершенствование». Такие группы посещали люди, которым приходилось вести на языке сложнейшие переговоры, переводить синхронно или последовательно речи президентов, премьеров и министров, выступать самим в международных организациях и т. д., то есть люди, съевшие в языке не одну собаку. Чтобы учить их, надо было не просто знать язык, что в представлении многих означает лишь умение бойко болтать, но знать теорию языка, его логику, философию и непременно менталитет его носителей (то есть в данном случае французов), не говоря уже о знании истории, культуры и реалий страны.

Елизавета Константиновна пришла на курсы в начале пятидесятых, имея за плечами опыт переводческой работы в «Интуристе», и начала свою преподавательскую карьеру с третьекурсников. Однако вскоре ей стали доверять четвертый курс, затем курс «сов», а через несколько лет она стала старшей «пов. сов» и проводила семинары для молодых преподавателей. В отличие от армии, например, где умом и старанием можно добиться генеральского звания и стать большим начальником, на ниве преподавания иностранных языков такой карьеры не сделать. Каких бы высот профессионализма ты ни достиг, максимум, что тебе светит, — это должность заведующего кафедрой. Впрочем, чтобы сесть в кресло заведующего в доперестроечном МИДе, одних знаний и опыта было недостаточно — требовалась партийность и прочие доказательства лояльности по отношению к системе. А Елизавета Константиновна, хоть и не была борцом за свободу, к советской власти относилась вполне критически, в партию вступать не собиралась, за должностями не гналась и вообще в игры с режимом предпочитала не играть. Долг свой она видела в том, чтобы добросовестно выполнять работу, и вполне довольствовалась уважением учеников и коллег.

Но годы шли, Елизавета Константиновна старела. Семьи не было — ни детей ни внуков. Была младшая сестра, но она умерла. Стали болеть ноги, беспокоить сердце. Ходить на работу становилось все трудней, и Елизавета Константиновна перешла сперва на половину, а потом и на четверть ставки, что давало возможность ездить на работу раз в неделю. Чтобы как-то жить, она начала давать уроки детям. Конечно, она бы предпочла заниматься с людьми, которые неплохо владеют языком, но таких в ее поле зрения не оказалось. Зато неподалеку от дома, где она жила, была французская спецшкола, и родители, не удовлетворенные качеством преподавания, были счастливы пристроить своих чад к такому корифею, как она.

С детьми Елизавета Константиновна занималась так же виртуозно, как и со взрослыми. Она не пользовалась магнитофонами, диктофонами, компьютерами — всего этого у нее просто не было, — но чадо на ее уроке сидело открыв рот, увлеченное тонкой игрой, в форму которой облекалось занятие, и через несколько месяцев начинало болтать по-французски, как маленький парижанин или парижанка. Дети ее обожали.

За свои уроки Елизавета Константиновна брала копейки. Коллеги ей говорили: «Что вы, таких цен давно нет! Преподаватель такого уровня получает за урок минимум тридцать долларов!» Она морщилась и отвечала: «Как можно брать с детей такие деньги!» — любая сумма, выраженная в долларах, казалась ей огромной. «Какая вы чудачка! Это же не дети вам платят!»