Византия сражается

Я остался на ночь у Коли. Его квартиру заполонили политические газеты и плакаты – барахло, которое принесла с собой революция. Мой друг отправился на встречу в Думе и не возвращался. Утром я собрал свои сумки, позаимствовал у Коли кокаин, две бутылки польской водки и несколько серебряных рублей, а потом пошел к мистеру Грину. В офисе царил беспорядок. Все уезжали. Только мистеру Парроту пришлось остаться. Он казался очень несчастным. Я сказал мистеру Грину, что мне нужно немного денег. Он, очевидно, не хотел делиться оставшимся имуществом, но выдал сколько-то бумажных рублей. Сказал, что этого должно хватить на дорогу до Киева. Если понадобятся еще деньги, мне следует писать напрямую дяде Сене. Я поблагодарил его за помощь. Паспорт у меня оставался, я был бы рад стать его курьером, если это понадобится в будущем. Он кивнул и сказал, что запомнит мое предложение.

Пробиваясь сквозь снег и туман, я направился на станцию. Там царил настоящий хаос. Дезертиры, освобожденные заключенные, калеки, жучки, сутенеры, честные ремесленники, аристократы, деловые люди, студенты – все пытались сбежать из города. Рассчитывать на путешествие с удобствами не приходилось. Заплатив втридорога, я сумел раздобыть билет третьего класса и оказался в переполненном вагоне, одно окно в котором уже разбили: «Будет легче дышать», – сказал мне небритый солдат. От спальных мест исходила страшная вонь. В вагоне находилось множество цыган, евреев, татар, армян, поляков и просто пьяниц – все пропахло мерзким табаком, дешевой водкой и рвотой. Я вцепился в свои сумки, вынужденный прижаться к старому еврею в черном пальто и молодому однорукому солдату, который также пытался добраться до Киева.

И вот наконец поезд медленно отошел от станции. Санкт-Петербург стал скорбной тенью, захваченной все-таки силами хаоса. Мы оставили его позади. Затем вихри снега полетели через разбитое стекло, лишая меня возможности что-то разглядеть. Я утешался тем, что, в конце концов, за короткое время достиг в столице гораздо большего – того, на что даже не рассчитывал. Я возвращался домой с победой!

Глава восьмая

Четыре дня спустя поезд прибыл в Киев. Пока я выбирался из холодного купе, у меня в темноте вытащили несколько книг, недорогие статуэтки, купленные для матери, и пару перчаток. К счастью, у меня остались Колины меховые рукавицы. Я надел их, прежде чем подхватить сумки и направиться пешком в сторону Кирилловской.

Мой город захватили подонки всех мастей: дезертиры, убившие своих офицеров, крестьяне, прикончившие своих господ, рабочие, ограбившие своих хозяев; все явились в Киев, чтобы потратить золото на выпивку и женщин. В поезде я встретил множество деловых людей, дворян и интеллигентов из Петрограда и еще некоторое количество спасавшихся бегством жителей Москвы. Они надеялись добраться до Ялты, Одессы или какого-то другого города на побережье. Я не знаю, куда они собирались отправиться дальше. Турки и немцы перекрыли все морские пути. Возможно, те места в меньшей степени были охвачены революционным безумием. В Киеве красные знамена висели на всех домах; на стенах виднелись прокламации, некоторые из них были на украинском языке – это меня весьма огорчило; митинги проводились на каждом углу; оркестры играли песню на стихи Шевченко «Еще не умерла Украина»[99]

и «Марсельезу». Пол в вагонах был загажен шелухой от семечек и прочим мусором (это слово подходило также многим моим попутчикам). В городе творилось то же самое – и на тротуарах, и в парках. К власти пришли бездари. Прежний цивилизованный Киев исчез. Трамваи больше не ходили по расписанию; экипажей не стало; толпы пьяных бандитов в матросской и солдатской форме бродили повсюду, требуя денег, выпивки, еды, сигарет у прохожих. Поскольку не поступило соответствующих распоряжений от демократической Рады, полиция и казачья милиция сомневались в том, каковы их полномочия. Следует ли задерживать бандитов или просто просить оставить других товарищей в покое? Нужно ли стрелять на поражение или просто игнорировать действия новых аристократов? Вооруженные до зубов дезертиры и преступники могли убить всякого, кто им не нравился, – эта ситуация была типична для всех российских городов во времена Керенского, и она ухудшалась. Большевики просто узаконили террор и обеспечили ему моральное оправдание. Все жертвы именовались ликвидированными буржуями; теперь их просто вносили в списки пострадавших от несчастных случаев. Город выглядел так, будто одна половина населения была пьяна, а другая пребывала в безнадежном унынии. Я прошел по Подолу. Все гетто стало красным: евреи праздновали победу. Я купил «Голос Киева»[100]. В газете уже проявились националистические настроения.