Византийская тьма

У развилки дорог был постоялый двор, как все постоялые дворы тех времен похожий, с одной стороны, на маленькую крепость, с другой — на придорожный кабак. О вечной войне говорили зубцы на башенках, окна как бойницы, двери дубовые на цепях. О вечной жизни свидетельствовали куры, купающиеся в пыли, телеги с навозом, влекомые на поля. Был постный день, вечные игроки в ко сти и завсегдатаи-выпивохи, имеющиеся в каждом кабаке, сегодня явиться поопасались. Хозяйка, длинноносая страдальческого вида женщина, двигала со слугами скамьи.

Мебель кабацкая была тяжеленная, не в подъем, чтобы не служить орудием во время драки.

Денис решился, поднял молоток и ударил по висевшему билу.

— Ээй, Стративул! — закричала хозяйка. — Спишь? Протри глаза, встречай госте-ей!

Стративул, еще могучий мужчина со следами бурно прожитой жизни, явился дозевывая. Дверь и без того была распахнута, но уж таков порядок — встречать посетителей на пороге.

Денис стал проситься переночевать. Хозяйка, ее Стративул, слуги, бросив дела, недоуменно на него смотрели. «Хорош, должно быть, я», — с горечью думал Денис. Чувствуя их недоверие и в полном отчаянии он решился: выдернул из-за пазухи золотую цепь царя.

— О! — Стративул даже ударил в ладоши. — Это же ветеран, у меня тоже есть такая цепь. Добро пожаловать, боевой товарищ!

Хозяйка и слуги хмуро отступили в глубь харчевни, а Стративул усадил Дениса и его спутницу за стол. Принимать цепь за услуги он категорически отказался, хозяйке заявил:

— Ну видишь, человек в трудном положении? А что нам стоит накормить, напоить?

Денис принялся объяснять, что и ночлег был бы им нужен, ночь близка… Он не один, а как объяснить, кто такая ему эта женщина? Служанка, сестра, попутчица? Проще слов, чем «гинайка» — жена, не нашлось.

Стративул не стал требовать документы, громко приказал — хозяйке или слугам? — отвести комнатку наверху. «Где служил, товарищ?» — все доискивался у Дениса. Показал, где вымыть руки, достал личную фляжку с римским крепким, налил им и себе.

Изображая из себя страдалицу, хозяйка принесла сковородку со скворчащим мясом, поставила Денису, а Фоти шваркнула миску с тушеной фасолью. Таков пафлагонский обычай — женщины едят отдельно.

В доме оказалась и ванна — блаженство, горячая вода! Вымылись всласть — Денис, за ним Фоти, только не было чистого белья. И остались они одни, в теплой комнате, на широкой постели, остались они вдвоем.

Перед образом Богородицы лампадка ровным светом освещала потолок точно как там, в кувикуле Большого Дворца. От лампадки этой в бедной комнате пафлагонского постоялого двора был мирный полусвет и теплый уют, дороже всех самых дорогих византийских дворцов. Словно это родной дом, навсегда уж это пристань жизни после тяжкого кошмарного пути.

И Фоти совсем рядом, под тем же одеялом. Слышатся четкие удары сердца, будто идут где-то невидимые часы. Денис во тьме искал губами ее лицо, но встречал только отгораживающиеся руки. «Не надо, не надо…» — еле слышно шептала она, но не отодвигалась, не отталкивала его, как прежде.

Но вот страшная усталость и сладкий обморок после ванны взяли свое, они не заметили, как уснули. Денис очнулся от того, что его обнимали жаркие ее руки, а губы стремились прижаться к его губам. И тут все свершилось, что должно было свершиться. Все было легко и просто, хотя у Дениса опыта в этом деле было мало, а у Фоти его не было совсем.

Затем они проснулись, когда в потолочное отверстие вовсю лился веселый свет утра. Фоти велела ему отвернуться и начала вставать, сказала вдруг с оттенком грусти:

«Эйфе Фоти кора, исте автон Фоти гине…» — «Была Фоти девушкой, стала Фоти женщиной».

Волна любви и благодарности залила сердце Дениса. Он и так, из-за раннего развода родителей, испытал мало любви и доверия к себе, а ведь Фоти была первая девушка в его жизни!

И она, чувствуя это, заглянула снизу преданными глазами в лицо Дениса и с усмешкою сказала: «Свет-ка», затем положила голову ему на грудь. «О, единственная!» — хотелось думать Денису. И все та же услужливая память подсказывала патетические строки из какого-то тургеневского романа: «Здравствуй, жена моя перед Богом и людьми».

— Ой, послушай-ка, послушай! — вдруг затормошила она его. Снизу, из харчевни, доносился до них спор или, вернее, скандал. Хозяйка бескомпромиссно требовала у своего Стративула, чтобы он послал за стражниками, потому что этот проходимец в сарацинском плаще, наверное, кого-нибудь ограбил. Откуда у него эта почетная цепь?

— Ты сама всяких ворюг привечаешь, — парировал Стративул. — Они у тебя, Анна, не просто в кости играют, они разыгрывают награбленное добро.

— Зато они деньги хорошие платят, — не сдавалась хозяйка. — А от тебя одни убытки. На прошлой неделе каких-то паломников ты приводил, якобы из Святой Земли… Зачем я, дура, люблю тебя, беспутного, Матерь Божия, Иисус Христос!

— Да! — вспомнила она. — Как ты его вчера ни расспрашивал, где он заслужил такую награду, он же тебе ничего не назвал. Потому что он никакой не герой, он дезертир!

Стративул не уступал, но Денис и Фоти быстро собирались. Ясно было — скорее в путь.