Визит 'Джалиты'

Мадам окаменела от такой наглости, но через мгновение ее прорвало:

- Слушай, ты! Отчаливай отсюда! И чтоб до завтра твой поганый след смыло с песка! Когда я воровала? Я брала у Марии вещи и обменивала их на продукты.

- Продукты тоже ворованные. В казенной упаковочке. Но вы не беспокойтесь, я никому не скажу, если вы мне скажете, где у вас склад.

Мадам захлопала глазами, как магазинная кукла, что, кстати, очень шло к ее кукольному личику:

- Какой склад?

- Тот самый, где спрятаны продукты.

- Какие продукты?

- Которые в порт возили с казенных складов. Сахар, мука, галеты, ветчина в банках, бекон, сало, шоколад.

- Шоколада захотел?

- Голод и не к тому принудит.

- Ах, голод! Так бы сразу и сказал. Я женщина жалостливая, - мадам огляделась по сторонам, плотно прикрыла дверь и поманила к себе Гришу: Пригнись-ка.

Гриша приблизил ухо к ее губам и от молниеносного удара головой опрокинулся на пол. Сидя на полу, он размазывал по лицу юшку, а мадам как ни в чем не бывало поправляла прическу.

- Ну, как, молодой человек? Вы удовлетворили ваше любопытство?

- Да! Теперь я кое-что понял: в том припортовом пансионе, где ваш муж-капитан откопал себе супругу, не было вышибалы, вы работали за него.

Острым каблуком высокого ботинка мадам-капитан прицелилась Грише между глаз.

- Вы можете сделать из меня половичок, постелить на дороге и вытирать ботики, - сказал Гриша, - но я не отвяжусь - я должен кормить детей Марии Станиславовны!

- Ты?! - мадам удивилась настолько, что даже убрала ногу. - Ну-ну!.. Ты что ей, муж?!

- Сестра!

Мадам отошла на почтительное расстояние и внимательно оглядела Гришу.

- Что он грек, еще можно было поверить. Но что оно - сестра!

Гриша встал с пола, уселся в кресло у трельяжа и, рассматривая себя в трех зеркалах, стал не спеша разъяснять:

- С вами разговаривает сестра-хозяйка советского санатория. На дворе Советская власть! Вы не заметили? А от кого же прячете продовольствие? От какой власти?

Мадам растерялась:

- Братишка! Ты что думаешь - это мой склад? Мне только бросают мешок-другой... за хранение.

- Кто? Кто вам "бросает"?

- Ты что, моей смерти хочешь? Да этот... ну тот... только сегодня меня расстрелять грозил за разглашение. Прибежал, Как смерть, бледный. "Из-за вашей неосторожности, - говорит, - Виля заподозрил меня в большевизме!"

- Гуров!

- Почему Гуров? Я сказала Гуров?

- А с чего бы я взял? Брякнули. Язык вас доведет!.. Либо Гуров ликвидирует, либо Дубцов пристрелит, либо красные поставят к стенке.

Мадам села на свою ореховую кровать, подперла пухлыми ручками кукольные щечки и заговорила плачущим голосом:

- Теперь ты понимаешь, матросик, почему я хотела уехать от них всех. Но ты же сам первый меня обдурил. Хотя не ты последний - союзники тоже. Три военные эскадры обдурили: английская, французская, еще и греческая. Чем я их только не подмазывала! Розовое масло, его наперстками меряют, бидонами таскала! Монастырский жемчуг граненым стаканом, как семечки на базаре, сыпала в карманы боцманов! И что? Миноносцы только хвостиком вильнули и уплыли в синее море! Что же мне теперь, за вероломство союзников у стенки стоять?

- Это все вы расскажете в ЧК.

При слове "ЧК" мадам обмерла.

- Я вам полчаса вбиваю в голову, - продолжал Гриша, - за пособничество контрреволюции и укрывательство народного добра, а также спекуляцию продовольствием никто вас по головке не погладит.

Гриша встал и направился к двери. Мадам немедленно выскочила и перегородила ему дорогу.

- Бодайтесь, - сказал Гриша, втягивая голову в плечи и наклонясь вперед, посмотрим, кто кого.

Мадам поглядела на Гришину круглую голову, на загорелый крутой лоб, блестящий, как металлическая болванка, и заплакала.

- Голубчик! Ну не выдавай ты меня, дуру! Ну польстилась на то, на сё, выменивала у Марии вещи на продукты. Так с таких же, как она, грех не брать. Для Марии вещи - это сор. Она их не доставала, они на нее сами сыпались. Ты не поверишь, матросик, выгребает из гардероба горжетки из лис, не рыжих, а красных. Царских! Как будто это портянки! И проедает со своим выводком в один день без единого стона души. А я бы удавилась! Я же не мадемуазель Забродская, не профессорская дочка. Пансион, где я обучалась, сам знаешь, не институт благородных девиц, даже не ресторан первого разряда. Что мы там проходили? Брать! За все брали: за разбитую посуду, за подбитый глаз...

- Это забыть пора, - сказал Гриша, - вы жена капитана.

- А где он, капитан? Где плавает, в каких морях? Может, и рад бы вернуться, да белые не отпустят и красные вряд ли примут. Нет у меня, матросик, ни капитана, ни корабля! Одна осталась при разбитом корыте.

Грише даже жаль ее стало. Тем более что судьба этого неведомого капитана была на редкость схожа с его собственной судьбой.

- Ну ладно, - согласился Гриша, - в политику я не лезу. Но меня, как бывшего моториста, интересует чисто технический вопрос: чем вы глотку смазываете, что у вас кусок не застревает, когда голодные дети смотрят в рот?