Визуальное народоведение империи, или «Увидеть русского дано не каждому»

Дабы сократить расходы на покупку, в угоду потребителю производители размещали на одном листе сразу две или три композиции. Одна из таких картинок была опубликована к 100-летию войны 1812 г. в семитомном издании «Отечественная война и русское общество»[652]. В ее основе лежат сюжеты афиш «Русской Милицийской мужик Долбила» и «Русской ратник Иван Гвоздила». Поскольку техника копирования не позволяла существенно уменьшать оригинал в размере, то в случае совмещения гравер не копировал, а перерисовывал исходный сюжет, раскрашивая оттиск от руки. Так же как в копиях с карикатур, абрис рисунка здесь предельно прост. В нем нет фона и деталей ландшафта. Двухфигурная сцена решена как выражение действия, а идентификационные знаки персонажей предельно лаконичны. Внешне француз обозначен треуголкой, он высок и худосочен, его положение передано позой: он падает или лежит. В обоих случаях «русский» изображен в наступательной и даже агрессивной позиции и опознается по наличию бороды и форме ополченца.

Значительным изменениям подвергся в лубке текст афиши. Мастер не стал воспроизводить длинный и, видимо, малопонятный крестьянам текст, сочиненный московским главнокомандующим, и вместо него вставил в рисунок фрагменты площадных прибауток. Мужик Долбила изображен с ружьем в руках, добивающим прикладом лежащего на земле, безоружного француза. Под рисунком два отдельных комментария. Один обращен к французу: «Што Мусьэ кувыркнулся / Рас Два Три / Ась не Прибавить ли Мусьэ». А второй служит неким наставлением русскому герою: «Вить очнется Басурман. Не вдавайся брат в обман». Еще одна сцена на этом же листе: ратник Гвоздила протыкает штыком горло падающего француза. При этом победителю приписаны следующие мысли: «Што Мусьэ промахнулся/ Ан вот тебе раз/ Другой бабушка даст». Вся сцена завершается поговоркой-моралью: «У басурмана ношки тоненки, душа коротенка». Во всех этих мини-сценах «русские» вовсе не столь миролюбивы, гостеприимны и сострадательны к погибающему врагу, как то пытались представить в журнальных текстах и речах на «народные темы» ангажированные интеллектуалы. Судя по всему, массовому потребителю нравился по-сказочному однозначный образ русского героя.

Лубок о ратнике Гвоздиле и мужике Долбиле

В этом отношении небезупречно звучит утверждение Д.Г. Булгаковского о том, что в военных лубках своим безобидным шуткам и остротам над неудачами Наполеона русский народ дал себе полную свободу. Говорим безобидным шуткам, а не злому издевательству над врагом. По своему беспримерному великодушию русский человек часто делился с ним последним куском хлеба. И только выведенный из терпения, особливо, когда видел кощунство врага над его родною святынею, бывал свиреп и неумолим[653].

В интеллектуальной рефлексии чувства «русского» предстают амбивалентными и зависящими от действий врага.

Примеров перевода смысла визуального послания в более жесткую оппозицию в массовом художественном производстве можно обнаружить довольно много. Например, на одной лубочной картинке без названия развернута целая театральная сцена. Два казака (один на коне, другой пеший) с двух сторон нападают на двоих скачущих верхом вооруженных французов. Под рисунком чертой выделено пространство для обширного рифмованного текста, организованного в виде диалога и расположенного в колонки. Первый казак говорит:

Прокляты стойте изуверыЗачем вы полагали меры

В российский град притечьИ вот за то теперь наш мечВас всех разит, губит, караетИ станет злобно умерщвлять.

В следующей колонке француз «отвечает»:

О пане мой и господиниУйми твой гнев меня покиниЯ гибну ай пардон пардонМолю не тронь меня не тронь.

Второму французу приписан такой монолог:

Ай ай пусти я умираю

Последни вопли испущаюО добрый мой комрат пусти жМы скоро все уйдем в ПарижТы видишь мой несчастный стонСейчас умру пардон пардон.

Примечательно, что лубочные «французы» используют слово «пардон» не в том значении, в котором оно существовало во французском языке, а в том, которое оно обрело в русском. В 1806 г. словарь иностранных слов Н. Яновского разъяснял соотечественникам, что это «слово, в военном наречии употребляемое, которое произносит обезоруженный воин пред неприятелем, стремящимся его поразить, дабы он даровал ему жизнь и отдает ему себя в руки без всякого сопротивления»[654].

И вновь ответ и изображенные действия казака опровергают миролюбивый и пацифистский дискурс публицистики: