Вкратце жизнь

Как бегала за мной по всей квартире с ложкой ненавистного рыбьего жира, боясь пролить на пол эту вонючую (полезную!) гадость?

Как спать укладывала?

Как, обнимая, переходила на идиш?

Как пекла сухое, твердое (долго хранилось) печенье – ромбиками, с корицей?

Как высовывалась из окна и на весь двор звала обедать?

Как сидела у кровати и держала за руку, когда росла температура (протирала водкой, чтобы жар спал)?

Как смотрела, когда, подрастая, начал грубить?

И вдруг она попала в больницу. Первый раз в жизни. Я даже не помню, чтобы баба Эся до того дня болела.

Больница была по дороге в школу. Мама ходила в больницу каждый день, говорила, что мне тоже надо бы зайти. Но куда торопиться? В детстве есть более важные и интересные дела.

Думал – успею. Не успел. И, когда баба Эся умерла, я даже не сразу…

Пришел из школы. Стыдно, но где-то на самом донышке души, в самом-самом темном ее закоулке даже радость сидела, поскольку можно было уйти с уроков пораньше.

Открыл дверь, вошел в комнату. Она лежала.

Как-то разом, мгновенно, наотмашь шарахнуло невыносимое чувство, жуткое. Чувство ужаса перед непостижимым…

Я убежал в папин кабинет, меня била истерика. Долго. Очень долго. Это была бесконечная истерика, она не останавливалась часами. Если бы такое случилось в нынешние времена, родители наверняка повели бы ребенка ко всяческим детским психологам, психиатрам и психоаналитикам.

И, может быть, то, что я потерял бабушку, было даже не главным (не хочется такое понимать, но это так).

Впервые физически, нутром я ощутил смерть, неизбежность смерти.

А то, что нет больше родной моей бабы Эси, я почувствовал, пережил, осознал уже потом, позже.

Когда привычно, рефлекторно хотел позвать – и осекался.

Я повзрослел после смерти бабушки, стал другим. И я гораздо лучше помню себя после этого. И школу, и дом, и всех вокруг…

Фото с вкладки 1

“С парадного фотопортрета в картонной рамке с золотым тиснением на нас глядит холодноватым взором записной франт”. Дед Исаак.

“1908 года декабря 23 дня. Ученицы пятого класса гимназии Г-жи П. Н. Юренъ”. Баба Роза в верхнем ряду справа.

“Такой бабы Эси я не знал и даже не подозревал о ее существовании”, 1912 год.

“Деда Ефима я не застал: он умер до моего рождения”. Вверху: дед Ефим – справа. Внизу: первый слева, с братьями, отцом и дедом.

“В канун войны отец поступил в аспирантуру мехмата”.

“Мама поступила в университет в июне сорок первого, когда отец уже ушел на фронт”.

С однополчанами, 1943 год. Отец – первый справа.

Родители перед Парком культуры, 1 мая 1960 года.

С мамой в нашем дворе, 1956 год. Наш деревянный дом у Палихи давно снесли, тополя еще живы.

С мамой, папой и бабой Розой на Патриарших прудах, 1957 год.

“Старший брат все школьные годы был круглым отличником”, 1957 год.

“До школы гулял в маленькой частной детской группе по саду ЦДСА”. Справа от меня – Сашка (Александр Давыдов), 1960 год.

“Рос я ребенком задумчивым и покладистым, звезд с неба не хватал”. Фото 1959 года.

“…Баба Эся была в моей жизни всегда, каждый день – с самого первого”. С бабушкой и братом, 1960 год.

Изображая прилежание. Во французской спецшколе, 1962 год.

“Летом мы весело и безмятежно стояли под Москвой школьным палаточным лагерем”, 1967 год.

Девятый класс. Вторая школа

Объяснение в любви в 23 частях

Необходимое предуведомление

Логика была математически безупречной – все-таки звонили из физматшколы.

К полувековому юбилею готовился том воспоминаний выпускников знаменитой московской Второй школы. Коль скоро я выпускник, да еще последнего перед ее разгромом 1970 года, и при всем при том в некотором смысле писатель, то сами небеса велят мне поучаствовать в этой достойной акции.

Но, видно, небеса тогда не очень велели. Ничего я не написал.

Прошло еще пять лет, вышла объемистая книжка воспоминаний выпускников и учителей. Школа отмечала следующий, уже не столь круглый юбилей.

Мы пили чай (не только) в кабинете нашего легендарного директора Владимира Федоровича Овчинникова.

Потом с однокашниками и нашим классным Яковом Васильевичем Мозгановым в кстати подвернувшейся забегаловке ели, пили, пели, вспоминали.

После активных ностальгических возлияний долго не спалось. В неверном предутреннем полусне стали возникать картинки – сначала смутные, потом все более яркие…

Собственно, так и появились эти воспоминания. Оставалось только записать. Теперь на бумаге все выглядит не столь ярко и пронзительно.

Тогда, под утро, с похмелья получилось (показалось?) куда лучше.

Когда идут стихи, это как карабкаешься куда-то вверх – то легкость нездешняя, то дыхание сбивается и можешь сорваться. А эти воспоминания я писал без напряга. Верный признак графомании.

И еще. Бывают мемуаристы – с первого случайного знакомства замечательные люди доверяют им свои самые сокровенные мысли и чувства. Со мной не так. Не делились. Не сразу.