Я опять провалилась в сон, попав на чёрный парад несбывшихся надежд и мечтаний. Сны были такими реальными и неотвратимыми, цветными и черно-белыми, что я пускалась в удивительно путешествие по долам своего разума и наступающего безумия. Я полностью доверяла Уильяму, я верила, что он знает, что делает. Но сознание моё ошибки, того что я попалась в руки карателями, не давало мне покоя.
С кем не бывает…Со мной этого не могло быть, я пренебрегла всеми правилами, чувствовала, что за мной следят, потому что я – то гремящее звено боя против них. Что подумает Монтгомэри? Я же приняла удар на себя, но меня, как я понимаю, спасли или меня просто отказались убивать. Мне сейчас было не до тяжелых измышлений о сущности бытия.
Я просто хотела залечить раны, как раненое животное, найти безопасный угол. В меня раньше стреляли, протыкали ножами, но я уклонялась, а сейчас все так и разорвало моё бедное тело, измученное и посиневшее.
Я просыпалась, принимала кровь и засыпала, я чувствовала подле себя Эдриана, Докери и по отдельности. Они говорили со мной так ласково, будто я имею цену. А что было то?
Всё же эту боль не просто так забыть. Я могла просыпаться и не впадать в беспамятство. Даже я прогнала Дэмиана, который хотел проверить, как я. А как же я? Лежу, укутанная столетними простынями на операционном столе, принимаю по часам дурную кровь, плачу и гневаюсь на злой рок. Я в порядке, но мне очень больно.
– Сколько я у тебя? Док?
Я теперь стала звать его коротко и просто «Док», созвучно с фамилией и подходит по роду занятий. Он принял это прозвище.
– Неделю, – спокойно ответил док, – и пять часов 30 минут. Раны ещё не зажили, потому ты лежишь завернутой в специальную жидкость. Я над ней работал ещё в университете.
– Так ты всегда хотел быть на стороне нас, вампиров.
– Я хотел облегчить несправедливость, – Докери отошел от меня.
– Можно встать?
– Нет, – сухо ответил он.
– Я буду жить у тебя эту неделю? Месяц?
Вивьен заплакала, и никто не мог ни увидеть, ни услышать её стоны. Гадкое чувство было накануне, перед смертью, я чувствовала её костями, а сейчас – пустота, выедающая все внутренности, как червь. Папа приносил мне плеер, книги, Докери существовал рядом в маленькой комнате, а я сидела, читала, чувствовала себя похороненной заживо. Меня пока не ругали и это хорошо хоть. Папа даже успел написать мне записку, что спрашивает, а не уехать нам на мою родину, остров Мэн. Я ответила, что пока не надо.
– Спасибо за всё, что ты сделал, – она произнесла Докери, когда он осторожно, скромно ощупывал швы на руке и бедре.
– Это моя обязанность помочь тебе, – произнёс он, – Мистер Киршнер про тебя рассказал. Что у вас здесь каратели иногда приезжают.
– Надо бороться за право быть свободным. Это наша территория.
– Они остались в живых.
Меня прожгла ненависть, сдавила все внутренности.
– Это ещё не конец, Док. Готовь бинты и жгуты, я чувствую это начало настоящей кампании против нас. Они причинили мне только физическую боль. Я же монстр, живущий среди живых. Я вольна только ненавидеть.
– Мне Эдриан говорил про твои порывы. Не правильно поступаешь.
Мы говорили с Докери обо всем, о чем только могут говорить отчаявшиеся вампиры. Я вспомнила про медицину, мы долго спорили о необходимости хирургического вмешательства для больного шизофренией. Докери ищет гуманных путей, и считает лоботомию варварским методом.