Вкус греха. Долгое прощание

Он не успел додумать самоуничижительной фразы, как получил сильнейший удар, падая от неожиданности и силы удара, он понял, что его будут бить еще, и вдруг слезы освобождения хлынули у него из глаз. Будто ждал он и хотел именно этого.

Рука тестя приподняла его за шиворот дубленки, и новый удар обрушился на Митю.

Голос тестя проревел:

— Тварь! Не сри, где жрешь!

Закричала Нэля:

— Папа! Папочка, не надо!

Она хватала отца за руки, а тот все не мог успокоиться. Выбежал из своей комнаты Митенька. Он услышал странный удар, будто что-то упало, и крик деда. И сразу же вскочил с постели: ему показалось, что это упал дед, ему плохо и мама закричала…

Он бежал на помощь к деду, а увидел на полу отца, который, заливая кровью пол, пытался приподняться.

Митенька не сразу понял, что произошло, но, заметив ужас в глазах матери, глаза отца́, полные слез, мрачность деда, которого мама держала за руку, уловил ситуацию: его отца БИЛИ! И бил дед.

Он молча бросился к отцу, помог подняться с пола… И увел его. К себе. Там усадил в кресло, принес мокрое полотенце, приложил к разбитому лицу, стащил с него дубленку и сапоги. Дал воды.

Митя взглянул на сына. Перед ним стоял юноша — скоро ему четырнадцать… По сути — взрослый человек! И этот взрослый человек с какой-то странной жалостью смотрит на него — он вызывает жалость даже у собственных детей!.. Докатился!..

Он отер лицо полотенцем, а Митенька дал вьетнамскую мазь:

— Помажь синяк, папа, — сказал он, — поможет, ведь тебе же на работу…

Митя вслух застонал от безвыходности: завтра он снова увидит Олю, сопротивляться которой у него не хватает сил…

Нэля рыдала в кабинете отца:

— Ты мне обещал только пощечину, только пощечину! Папа, нельзя так избивать человека, моего мужа, в конце-то концов!

На что Трофим яростно ответил:

— Скажи спасибо, что вовсе не убил. Довел он меня! Как ты его терпишь? Вот и дождалась, гусыня безголовая!..

Нэля зарыдала еще громче.

Митя пошел в ванную. Там он глянул на себя в зеркало и ужаснулся, увидев свое уродливое темное отражение.

…Клоун, подумал он, клоун из самого захудалого цирка…

Раздался голос Нэли, она звала его по имени, официально:

— Вадим? Ты где?

Митя вышел из ванной и поплелся за нею, предчувствуя тяжкий разговор.

На кухне Нэля плотно закрыла дверь, села на стул и жестом указала Мите на табурет. Он как бы сразу очутился подследственным.

— Отец извиняется за это, — сказала она, холодно кивнув на его посиневшее лицо (Митя понял внезапно, что с Нэлей он уже не справится… Никакими способами. Исчезла та Нэля, которую он умел дурачить, как хотел…), — но пощечину ты заработал.

Она жестко смотрела Мите в глаза, а он понимал, что сейчас произойдет что-то ужасное, гораздо более страшное, чем его избитое лицо…

— Папа все узнал про тебя, — продолжила Нэля, — ему сообщили про твои похождения. Ты думал, что архив — забытое всеми место и ты можешь творить там свои грязные делишки? Знай, тебя оттуда тоже скоро выставят, и не просто погонят, а с позором! Женатый мужик совращает на работе фактически малолетку!

Нэля остановилась, вдруг в полноте ощутив меру своей беды и меру падения ее мужа.

Она закрыла лицо руками, но не заплакала, — злоба и ненависть кипели в ней.

Митя не мог сказать ни слова, он тоже вдруг, внезапно, с невероятной ясностью ощутил меру своего падения и ужаснулся.

А Нэля ровным без выражения голосом продолжила:

— Папа сказал, что больше он тебя терпеть не желает, и предложил мне решить: останусь я с тобой или разойдусь… Я выбираю последнее. Окончательно. С грязным развратником жить нельзя, сама вымажешься и детей замажешь. О которых ты забыл. Но они тебе мешать не будут. Я их от тебя огражу. Короче — убирайся теперь же, живи, где знаешь. Твои вещи я сложила в кофр, увиди́шь в прихожей.

Она встала и вышла из кухни, чтобы Митя не видел, как предательские слезы все же хлынули у нее из глаз.

«…Боже мой, — думала она, — я отдала этому подонку всю свою жизнь!.. Три раза рожала! Я не имею образования… Я — конченый человек, кухонная тряпка, и никогда больше ничего в моей жизни не будет».

Нэля вбежала в спальню, закрылась на ключ, бросилась на кровать и, закусив край подушки, зарыдала.

Митя все сидел на табурете. Его будто снова избили, но более сильно…

Он ни словом не ответил Нэле — не имел права даже пискнуть в свое оправдание… Теперь еще предстоит выгон с работы.

…А не закончить ли все это другим способом? подумал он и тут же вспомнил старшего сына — показалось, что и на такой конец он не имеет права! Показать себя совсем уже ничтожным существом и остаться в памяти детей тенью человека…

Он вздохнул и тихонько вышел в переднюю.

У двери стоял огромный кофр, в который Нэля собрала его вещи и, видимо, не сию минуту, а вчера или еще раньше…

И вдруг представил себе, как через несколько минут он натянет дубленку со следами крови, возьмет этот громадный кофр и выйдет на темную морозную метельную улицу. Перепутье. Меж старой жизнью и той, которая должна начаться… А позади останется дом, который он считал своим, но откуда его выбросили как шелудивого пса.