Вкус любви

Ни один мужчина не стоит этих трусиков, видавших мои первые оргии, первые победы, первые вечеринки. Дело было не в их цене, даже если в ту пору она показалась мне непомерной, — самые благородные, самые драгоценные руки дергали их резинки, словно струны арфы. Самые достойные глаза пожирали мою плоть под этими кружевами. Я увлажняла эти трусики немалое количество раз в самых необычных местах. В «Бароне», в сопровождении Оливье Дестеля. Парой недель позже, накачавшись экстези, разгуливала по квартире Тома Парианта только в них и в платке «Гермес». Несколькими годами раньше Александр, увидев, как я вынула их из дорогого пакета Agent Provocateur, тут же окрестил их «трусиками, вызывающими инфаркт». Вся моя сексуальная жизнь написана на этом черном атласе. Я худела, полнела и снова худела, но они никогда не становились слишком широкими или тесными. Как по волшебству, ткань уютно облегала меня. Эти трусики были моими.

— Держи, — сказала я Месье с вымученной улыбкой.

Едва взяв их в руки, он, не сводя с меня глаз, поднес их к своему носу, вдыхая запах моей киски с томным взглядом парфюмера перед изысканной эссенцией. Вот за что я полюбила этого мужчину, и это первая причина, ускорившая все остальное: за ту благоговейность, которую увидела на его лице, когда впервые раздвинула перед ним ноги. За то гурманство во всех смыслах.

— Эти трусики слишком красивые, чтобы отдавать их мне, — заметил Месье, пальцы которого погрузились в кружева.

— Как и наша история, — ответила я с интонацией фатализма, показавшейся мне нелепой, словно фразу произнесла актриса телесериала.

Он улыбнулся мне.

Когда я сделала первый шаг по направлению к двери, то ощутила себя подозрительно легкой для той, что никогда больше не увидит Месье. Я двигалась так, будто воздух стал невесомым. Пол подо мной имел бестактность скрипнуть: мне бы хотелось уйти без малейшего ощутимого звука.

Я чувствовала на своей спине взгляд Месье, в последний раз сканирующий мой силуэт без трусиков (этот намек на обнаженность всегда невероятно возбуждал его), и, несмотря на свою словоохотливость, он не осмелился так или иначе нарушить молчание. Но, возможно, он просто понял, что говорить больше не о чем. Эта боль была неизбежна, как при извлечении занозы, и слова здесь бессильны.

Я открыла дверь, кусая губы, чтобы не позволить себе вернуться назад. В комнате и коридоре также не было слышно ни звука. Внутри меня тишина кричала во весь голос. Снаружи она была траурной. С невероятным усилием я повернула ручку двери, в последний раз вдохнула аромат Habit Rouge, и все было кончено.

Все было кончено.

Я не могла поверить, что так легко отделалась. Когда я шла по коридору, ковер казался мне отвратительно мягким. Аромат лилий в вазах был невыносимым, стены — чересчур оранжевыми. Я очень боялась услышать, как Месье ходит по комнате всего в нескольких метрах от меня. Скрипнула ручка двери.

Я бросилась вниз по лестнице, перепрыгивая через ступеньки, вихрем пронеслась мимо ресепшен, не в силах смотреть на этот отель, в который больше никогда-никогда не смогу вернуться, пробормотав бесцветным голосом: «Спасибо, до свидания». (Даже сегодня я не могу упоминать название этого почтенного заведения семнадцатого округа, не испытывая приступа тошноты. Я произношу это слово, и на десять секунд мои собеседники, окружающий мир, музыка или тишина застывают и теряют краски, напоминая старые фотографии, при взгляде на которые щемит сердце.)

Полдень на улице Дам. Стоя перед маленькой лестницей, я смотрела на непрерывный поток серых прохожих. Дома казались головокружительно высокими, окна напоминали глаза мертвецов. Я неуверенно спустилась на одну ступеньку, и меня чудом не сшиб молодой парень, пробормотав «Пардон!» тоном, в котором было все, кроме извинений, — и я как кошка отпрыгнула назад, к входной двери. Я чувствовала себя неуклюжей, словно выпила три бокала вина. Но главное — одинокой. Потерянной. Застывшей между двумя катастрофами: быть поглощенной этой безликой толпой или вернуться в ватную тишину отеля, где меня ждал коварно улыбающийся Месье.

Я часто спрашивала себя: как остальные люди переживали полную потерю жизненных ориентиров и мотиваций, появлялись ли подобные фразы, выделенные курсивом, в их мозгу так же, как в моем?