Вкус пепла

– А откуда пришел? От кого?

– Понятия не имею.

– А вы интересовались: чем он занимается? На какие средства живет? Ведь не вы же его финансировали?

– Муж что-то иногда ему давал. Думаю, на жизнь хватало, – устало отозвалась Розалия Львовна. – А по поводу того, где и с кем, Лева всегда уходил от ответа. Смеялся. Говорил, раз приходит, значит, все в порядке. Я была только рада тому, что его приютили. После смерти Володи Лева стал панически бояться ареста. Непонятно почему, ведь ему ничего не грозило. Но тем не менее. Первое время не спал. Все ждал, что за ним придут. Даже перестал ночевать в своей спальне, ютился в гостиной, ближе к окнам, чтобы легче выскочить на улицу.

– Он забрал с собой все вещи? Или только самое необходимое?

– Только нужное. Я же говорю, Лева чуть ли не каждый день наведывался домой. Придет иногда веселый, иногда грустный. Поужинает. Кое-что из еды с собой возьмет. Аннушка, наша горничная, ему судочек специальный смастерила. Все просил сделать кулебяку с грибами. Очень, говорил, любят у них такую кулебяку.

Озеровский отметил слова «чуть ли не каждый день наведывался домой». Сестра убийцы утверждала обратное.

– Кулебяка – это прекрасно, – вынужден был согласиться голодный следователь. – Особенно в наши дни. Вы не устали?

– Нет. Мы можем поговорить еще.

– Очень хорошо. Скажите, Розалия Львовна, Лева год назад служил секретарем у Керенского…

– Да. – Жена инженера утвердительно кивнула головой. – У Александра Федоровича. И не просто служил. Он боготворил его! Даже стихи ему посвятил… Сейчас припомню… Как же они звучали…

– Не стоит, Розалия Львовна. Я хотел сказать…

– Нет, нет. Это имеет отношение к делу и самое прямое, – неожиданно уверенно заговорила подследственная. – Он действительно боготворил господина Керенского. До поры до времени. Я же говорю: юношеский максимализм… Да, вот, вспомнила:

И если, шатаясь от боли,К тебе припаду я, о мать,И буду в покинутом полеС прострелянной грудью лежать,Тогда у блаженного входа

В предсмертном и радостном снеЯ вспомню – Россия, свобода,Керенский на белом коне…

Женщина прочитала строки без всякого выражения, тускло. После чего продолжила воспоминания:

– А потом… Потом он разочаровался в нем. Да и вообще… – Узкая женская ладошка вспорхнула и тут же упала на колени. – Единственное, что его утешало, семья и Володя. С ним они часто встречались. Много времени проводили вместе.

– Володя был уроженцем Петербурга?

– Вроде бы да. Но Лева как-то в разговоре заметил, что Володя, еще до Михайловского, окончил какое-то училище. Кажется, в Казани.

– А Лева с этим Володей Перельцвейгом давно дружен?

– Да не так, чтобы очень. В детстве у них были случайные встречи. Но то было детство. А вот сблизились года два назад.

Вторая ложь Елизаветы Иоакимовны. Зачем?

– А что за училище окончил Перельцвейг, не помните?

– Нет.

– А когда Леонид поступил в Михайловское?

– В июне семнадцатого. Сразу как ушел от Александра Федоровича.

– Владимир к тому времени учился в училище?

– Да.

– А вы, случаем, не знаете, где проживал друг вашего сына?

– Знаю. Каменноостровский проспект, дом 54. А вот номера квартиры, к сожалению, не припомню. Я там была всего один раз.

* * *

Матрос приоткрыл квадратное оконце в гулкой металлической двери и первым заглянул внутрь камеры, после чего пропустил к окошку Бокия.

Глеб Иванович слегка склонился перед квадратом. Камера, в которой находился убийца председателя ПетроЧК, из-за тусклого света подвешенной к высокому потолку и закрытой мелкосетчатой решеткой лампочки казалась серой, грязной и холодной.

Бокий невольно содрогнулся: кости прекрасно помнили, как тюремные стены карцера вытягивают последнее тепло из почти неподвижного тела. Камеры подобного типа специально делались узкими, чтобы заключенный не мог согреться, даже делая физические упражнения. Единственное, что было возможно в таких условиях, отжиматься от пола и приседать.

Леонид Иоакимович сидел на нижнем топчане двухъярусных нар и, обхватив колени руками, не отрываясь, глядел в неизвестную точку на противоположной стене. По лицу Канегиссера Глеб Иванович не смог ничего прочитать. Ни страха, ни сожаления, ни радости, ни удовлетворения – ничего.

– И что, вот так целый день в одну точку и бдит? – в голос поинтересовался Бокий.

– Угу, – утвердительно кивнул матрос.

– Кормили?

– Все съел, подчистую. Пожрал – и опять на нары.

Глеб Иванович заинтересованно посмотрел на заключенного. «Любопытно, – еле слышно пробормотал в нос чекист, – человек только что совершил убийство, лишил другого жизни – и никаких эмоций. Такого не может быть. Хотя почему? Если убивал ранее, вполне возможно. Тогда встает вопрос: когда убивал? Где? Кого? Откуда такое хладнокровие? А если не хладнокровие, то что? А может, уверенность? Уверенность, что он отсюда выйдет? Что же ты за птица такая, студент?»