Вкус жизни и свободы. Сборник рассказов

Уродилась живность в реке и на земле. И нигде так не любилось, как здесь – в запахах мяты и пении птиц. Чернобыль – еврейское местечко со времен Хазарского кагала.

Было дело, строительство ЧАЭС обрадовало горожан заработками. Перспективы-то какие! Землепашцы-трактористы подались в экскаваторщики, лудильщики ведер – в сварщики. Кавалеры всего Союза: дамы могут выбирать.

Между тем ЧАЭС незаметно пожирала Чернобыль. Сгрызла старое кладбище вместе с могилой цадика Нахума. Потомки его, как ни в чем не бывало, пили самогонку, хуповались между постами.

Жениться надо в сентябре, тогда можно новорожденных купать в реке.

Отец невесты, Муня-эскаваторщик, – крепко сбитый, хоть сейчас в космос, загорелый и уверенный в себе, – стоял перед зеркалом и завязывал галстук. Толстозадая жена его Софа засмеялась:

– Где ты галстук такой яркий взял? Как хвост индюка.

– Любовница подарила, – Муня сверкнул золотой фиксой.

– Давай закажем вызов в Израиль.

– Я, Софа, член партии, строитель коммунизма.

– Блинством хочешь заниматься.

– Слушай, Софа, кончай! А то тресну по башке, навек успокоишься.

– И это в день свадьбы родной дочери.

– А то!

– Сволочь. Бабник!

Муня засмеялся во все свои золотые фиксы.

Родная дочь их Наташа выходила замуж. Такие дела.

Софа последние дни жила в истериках, умирая от ревности, неизвестности, ненавидела Муню, отталкивала и одновременно страстно желала его.

– Все, Софа, идем встречать жениха и невесту.

В Чернобыле и евреи, и братья-славяне селились переулками-тупиками. Двухэтажный коттедж с балконом. На балконе он – мужчина.

Тупик Наперстков – это семь дворов мешпухи: сапожники, портные, биндюжники, инженеры, медсестры, парикмахеры, шухер-махеры и все – Наперстки.

Но сегодня гуляли два тупика, этот и тот, что напротив. Наташа Наперсток выходила замуж за Ваню Слинько, сварщика из бригады Муни.

С утра пыль столбом, гвалт – собаки глохли. Праздник.

Невеста, красивая как фотомодель, вся в белом – лепестки белых роз, словно облако, только черные волосы и глаза. Барби отдыхает.

Белобрысый и худющий, как жердь, жених Ваня – в черном костюме и белой рубашке.

Софа вынесла испеченные бабушкой Таней халы, накрытые салфеткой, а свекровь Наташи – каравай на узорчатом рушнике.

– Еще один кузнец еврейского народа Ваня, – подмигнул крошечный восьмидесятилетний Янкель-трубач. Он задрал к небу трубу – знак для клейзмеров. «Семь сорок» закружила свадьбу.

Горько!

Целовались жених и невеста.

Танцевали в тупиках и на улице Ветреной, из просто пешеходной улица превратилась в непросто пьющую и поющую. Хуповался народ. На свежеструганых столах потела самогонка, солнце преломлялось в графинах и стаканах; блестела селедка в кольцах лука и подсолнечного масла, горки отварной картошки, грибы, огурцы и помидоры в зелени, жареные ягнята – подарок улицы Ветреной. Буханки хлеба лежали вперемежку с халами. Все здесь было вперемежку: традиции, религии, судьбы – свадьба еврейско-украинская.

И увидели люди, что догмы их отцов растерялись, запретные истины их истаяли, будто облако в солнечный день, и никто не может обьяснить суть события, волнующего жениха и невесту, которые принимали сегодня смущение, надсаду и радость самолюбивых одногодок. Ой ли, так ли, какая осень! Пусть Господь сохранит и помилует жениха и невесту за привкус счастья.

Невеста вывела жениха в центр круга. А Ваня улыбался, он только начинал жить, когда обнимал Наташу.

– Горько-о! – тесть со свекром чокнулись стаканами самогонки.

Дядя невесты, моcквич Лева, встал из-за стола, поднял две халы перед женихом и невестой, как двух голубей, и произнес благословение:

– Барух Ато Адой-ной Эло-хейну Мелех Хоой-лом Лехем Мин Хо-орец.

Благословен ты, Господи, Боже наш царь во Вселенной, сотворивший хлеб из земли.

– Жиды як пуп земли, – буркнул старый Слинько, дед Вани.

– Не путайте, тато, нацию и религию, – одернул свекр невесты свого отца.

– А як же, религия золотит ручку.

– Ну и пусть.

– Нельзя, сынок, душой привязываться к богатству, – пробурчал старик. – Облекайся в рубище, как в правду. Я вот защищал батькивщину, у немцев в плену год подыхал – не сдох, так свои потом десять лет по лагерям мучали…Чекисты убивали, бандиты убивали… народ молчал или даже соучаствовал, а теперь все в едином, так сказать, порыве оправданы, теперь все хорошие.И все дозволено, и счастье не только есть, но и еще будет. Все друг на друга смотрят – и все хорошие, все друг другу разрешили быть хорошими.

– Обида гложет тебя, батя, что вместо наград и благодарности за ратный труд солдата ты мыкался в ГУЛАГе.

– А кто в России не сидел? Зэки, вон, считай, всю Россию построили от Питера до Магадана.

– Стоп, стоп. Питер строили крепостные.

– Те же зэки, – усмехнулся старик. – Что ж это за правила у нашего народа. Не просто же сброд сбился в кучу типа бурлаков на Волге, незнамо кто, без роду без племени, Иван, не помнящий родства, гоп со смыком, выросший под забором, да?

– Э-эх, тато, давай приятные эмоции, ты на свадьбе у внука, а не в Магадане.

Господи, прости нас, грешных, если Тебе не трудно, конечно.