Владелец Йокнапатофы

Оживает, как видим, мифический Трублад. Сюжет, впрочем, тоже был придуман давно, только долго оставался нетронутым. Еще в мае 1940 года Фолкнер сообщал Роберту Хаасу: «Кажется, я придумал нечто стоящее и хочу приняться за дело поскорее. Герой напоминает мне Гека Финна — обыкновенный мальчишка двенадцати или тринадцати лет, а вместе с ним — большой, добродушный, отважный, честный, совершенно легкомысленный мужчина с сознанием ребенка; затем — престарелый слуга, упрямый, ворчливый, эгоистичный, довольно-таки неразборчивый в средствах, тоже впавший в детство; далее — проститутка уже не первой молодости, с характером, наделенная щедрой душой и здравым смыслом, и еще — украденная призовая лошадь, которую, собственно, никто из них не собирался красть. Сюжет держится на том, как они странствуют по округе в течение долгого времени, скрываются от полиции, чтобы не возвращать лошадь. Мужчина думает, что это его полиция преследует по пятам, по наущению жены, от которой он сбежал. А на самом деле полицейские ищут исчезнувшего мальчика, за которого родители обещали награду».

Как нетрудно заметить, этот сюжет, со значительными, впрочем, отклонениями вошел в «Притчу». А в оригинальной своей форме воплотился двадцать с лишним лет спустя после того, как был задуман.

Но теперь дело и впрямь пошло быстро. Тогда же, в августе, Эрскин получает новое письмо: «Неожиданно загорелся и окончил черновик книги. Через месяц вышлю чистый экземпляр. Это рассказ о том, как Бун Хоггенбек женился в 1905 году. Он вместе с одиннадцатилетним Маккаслином и негром-слугой (тоже из маккаслиновского рода) крадет автомобиль и выменивает его на скаковую лошадь».

Действительно, ровно через месяц Фолкнер отправляет рукопись в Нью-Йорк. Изменений, сравнительно с черновым вариантом, почти не было — только в заглавии. «Раньше я предполагал озаглавить книгу «Конокрады». Теперь передумал, пусть будет «Похитители» (The Reavers). Но есть старошотландское написание этого слова, которое мне нравится больше: «The Rievers». Так звучит решительнее, напористее, по смыслу это то же самое, но в американском варианте получается слишком мирно, буколически, вроде «Ткачи»[9]».

«Похитители» были опубликованы 4 июня 1962 года. Рецензентам роман, в общем, понравился, — но так нравятся причуды большого писателя. Говорили о милых, симпатичных героях книги, о добродушном остроумии автора, о его любви к фольклору. Хорошая, но «сознательно второстепенная книга» — так выразился один нью-йоркский критик. В другом отзыве Фолкнера назвали «подобревшим Просперо». А в общем, сошлись на том, что «Похитители» по отношению к «Медведю» — это то же самое, что «Том Сойер» по отношению к «Гекльберри Финну». И только Клифтон Фэдимен, по-видимому, прочно сменивший гнев на милость — вот уж действительно подобревший Просперо на литературно-критической ниве, — сказал, что «Похитители» — «роман о смысле доброты».

Действительно, есть этот мотив в романе, как и вообще есть в нем существенные раздумья о жизни. На гладком вообще-то повествовательном полотне иногда вдруг словно вырастают невысокие холмы, речь, звучащая по преимуществу ровно, мягко, начинает спотыкаться: так мысль, давно выстраданная и не отпускающая до конца, пытается пробиться к ясности. В сознании рассказчика сливаются разные пласты времени, из нынешнего он оборачивается в прошлое, восстанавливает смутные предчувствия тех лет — предчувствия, удостоверенные ныне самой осуществившейся реальностью.

Звучит нота печали: «Мы видели на мили вперед, но гораздо ближе к нам было быстро движущееся и все растущее облако пыли, как некое знамение, обещание. Иначе и быть не могло, недаром оно так быстро надвигалось и было такое большое; мы даже не удивились, когда внутри него оказался автомобиль, мы проскочили мимо друг друга, смешав нашу пыль в одно гигантское облако, подобное столпу, указательному знаку, воздвигнутому и предназначенному для того, чтобы возвестить грядущую судьбу: муравьиное снование взад и вперед, неизлечимый зуд наживы, механизированное, моторизованное, неотвратимое будущее Америки».

Или — вовсе драматическая, чреватая роковыми душевными сдвигами, снова в духе Достоевского, ситуация: мальчишка попадает в публичный дом и грудью встает, то есть в буквальном смысле кровь проливает, за поруганную честь проститутки.

А в финале, точнее, накануне финала — ошеломляющее открытие: бремя свершенного, пусть это будет всего лишь детская шалость, придется нести всю жизнь. Для неокрепшего сознания такое открытие непереносимо, мальчик с радостью бы принял любое наказание, лишь бы смыть грех, навсегда оставить его позади, но старшие, повидавшие мир, не оставляют ему этой надежды:

«— Тебе этого не забыть… Ничто никогда не забывается. Ничто не утрачивается. Оно для этого слишком ценно.

— Так что же мне делать?

— Так и жить, — сказал дед.

— Жить с этим? Ты хочешь сказать — всегда?

— До конца жизни? И никогда не избавиться от этого? Никогда? Я не могу. Разве ты не понимаешь — не могу?