Владимир

Сам он ехал во главе старшей дружины под двумя знаменами: белым отцовским с двумя перекрещенными золотыми копьями и длинным голубым, развевавшимся на ветру, на котором был его новый знак — три серебряных копья, перевязанных золотым пояском. Он ехал на ослепительно белом широкогрудом жеребце-скакуне с тонкими, точно выточенными, ногами. Меч у пояса, на шлеме зеленый еловед: красные сапоги с подошвами, прошитыми медными жилами, упираются в родненские литые стремена, на плечах огнем пылает багряное корзно.

В первую же ночь, отъехав далеко от Киева, уже на Древлянской земле, князь Владимир остановился среди поля, пересеченного реками и лесами, чтобы обождать, пока подтянется войско. Вместе с несколькими воеводами он ужинал на склоне кургана.

Поев и выпив, воеводы разговорились. Рядом горел костер, освещавший их лица и доспехи. Воеводы начали, как водится, вспоминать давние походы, князя Игоря, который проходил этим путем, когда примучивал[192] древлян, и погиб где-то здесь недалеко, княгиню Ольгу, которая ходила отомстить за своего мужа, сожгла Искоростень, но достойно наказала древлян.

— Так было, так есть, так и будет, — говорили воеводы, — аще кто отколется от Киева — ждет его кара.

— На том стояла и стоит Русь, — начал один из них.

— Хорошо деешь, князь, что ведешь нас вызволять Червенскую землю, — запальчиво произнес воевода Волчий Хвост, — все мы тебе в том опора.

— Потом пойдем с тобой и на вятичей, радимичей, примучим их к Киеву, — поддержал и воевода Слуда.

Все они были возбуждены, воинственный пыл уже, видать, распалил их сердца, ибо знали они: объединив Русь, князь Владимир получит от земель дань, а им даст пожалованья — земли, реки, леса.

Только Рубач, старый длинноусый воевода, который привез с порогов меч и щит Святослава, молчал, смотрел грустно своим единственным глазом на дотлевавший костер.

Тем временем воины приготовили на вершине кургана ложе для князя: прокосили траву, разостлали попону, положили в изголовье седло. Поужинав, князь Владимир попрощался с воеводами, взошел на курган, сел на попону, снял и положил рядом меч.

Была тихая спокойная ночь; где-то далеко в поле перекликалась стража; птица хлопала крыльями над головой; высоко вверху паслись на темно-синих лугах над Перуновым шляхом целые стада искристых звезд — зеленоватых, голубых, желтых, переливчатых, как жемчужины. Порой где-то на юге небосклон прорезывала ослепительно белая молния, но было то очень далеко, где-то, должно быть, за Днепром, потому что отголосок грома не долетал до кургана.

Но поле и так было наполнено шумом. Где-то скрипели колеса возов, непрестанно слышался глухой топот копыт, время от времени совсем близко из темноты, как из воды, вырывались человеческие голоса — то под шатром ночи подходило, стягивалось к передовым отрядам русское воинство.

И князь Владимир поневоле задумался над судьбой людей, которые шли и шли среди этой темной ночи. Их крики, голоса, а порой громкие песни долетали до него.

Он не только думал, он и слушал, слушал напряженно и чутко, словно хотел угадать, услыхать, о чем думают эти люди, куда их ведут сердца.

О, теперь князь Владимир знал, что люди эти не одинаковы, что у них разные души, разные сердца. Только что он разговаривал с воеводами. Недавно некоторые из них служили Ярополку, ныне служат ему; слава, золото и пожалованья — вот о чем они думают, вот почему рвутся вперед.

Молчал только Рубач — есть такие воеводы, на них вся надежда князя, они охраняют честь земли, славу Руси, понадобится — голову сложат на поле брани.

Поле шумело, били копытами кони, отовсюду доносились голоса, все ближе и ближе лилась песня:

Гей, в поле, поле гостинец темнеет, Гостинец темнеет, могила чернеет, А на той могиле да кости белеют… Гей, да гей, да гей!

То идет множество людей из Киева, Чернигова, Переяслава, Турова, Полоцка, Новгорода — им несть числа, им несть имени, они не ищут ни золота, ни пожалованья, но, если будет нужно, победят либо умрут, — да нет, не умрут, ибо даже смерть их — слава и победа.

Поле шумит, поле гремит, среди ночи звучит все громче:

Гей, с поля, поля туча налетает, То не черная туча — орда наступает, Бросил рало ратай, а меч вынимает, Гей да гей!

Недалеко от князя на фоне неба показался человек — гридень с копьем в руках. Князь окликнул его, и гридень, не выпуская копья, подошел к князю.

— На страже стоишь? — спросил Владимир.

— Так, князь, всю ночь буду тебя стеречь, спи спокойно.

— Мне не хочется спать, гридень… Поле шумит, поют где-то…

— То добрая песня, княже, старинная.

— Как тебя звать?

— Тур, княже…

— Тур? Погоди! Так то же ты с воеводой Рубачем встречал меня в Киеве?

— Встречал…

— Давно служишь в гриднях?

— Давно, княже, я еще у отца твоего Святослава служил, да будет он прощен.

И умолк гридень Тур. Молчал и князь Владимир, он смотрел на воина, который в давние времена служил у его отца.

— Ты часто его видал? — совсем тихо спросил князь.

— Часто, княже, каждый день, каждый час. Такое уж дело у гридня: радость князя — его радость, горе князя — его горе…