Владимир

Уже вечерело, на западе еще пылал багрянец, а на востоке небо покрылось густой синевой. И, как всегда в такой час, тихо было вокруг, не шевелилась листва на деревьях, умолкли птицы, только плескалась и плескалась среди скал Рось, где-то журчали по склонам ручьи.

Князь спешился.

– Тут и будем ночевать! – сказал он дружине.

Воины торопливо соскакивали с коней, спешили к реке, смывали с себя пыль, отпускали коней пастись. Вскоре на берегу, отражаясь в черной глубокой воде, затрещал костер.

Один только князь Владимир не пошел к реке. Сев на камень, он оперся головой на руку, смотрел, как быстро угасает багрянец на западе, а с востока надвигается ночь; вот низко над небосклоном загорелась большая лучистая звезда.

Невдалеке на тропинке послышались шаги, – в вечерних сумерках возникли две тени. Когда пламя костра осветило их, князь увидел двух старых, седоусых, одетых в такие же старые темные платна мужей с мечами у пояса.

– Челом тебе, княже! – низко склонили они перед ним головы.

– Добрый вечер, люди! – ласково ответил им князь. – Кто есте?

– Посадник Тедь, – отозвался один из них, костлявый, с торчащими скулами, с удивительно светлыми, должно быть, голубыми глазами.

– А я, княже, воевода твой Радко, – глухим, простуженным голосом прохрипел второй, очень высокий, еще более худой, чем Тедь, с седыми усами, свисавшими до пояса.

– Садитесь, мужи мои. – Князь указал им на камни.

– Мы, княже, хотели просить тебя заночевать в селе, в тереме, – смущенно сказал Тедь.

– А чем, мужи мои, тут плохо? – улыбнулся Владимир. -Ляжем на траве, укроемся небом, да еще Рось нам песню споет. Любо мне здесь, мужи мои…

– И вправду любо, – все еще смущенно, но уже смелее сказал Тедь. – Так, может, велишь принести тебе и воям твоим, княже, поесть, выпить?

– Спасибо, мужи, – ответил Владимир, – есть у нас и еда и питье.

Тедь и Радко сели на камень напротив князя, рассказали о неурожаях, об ордынцах, что крадут скот в табунах.

Князь Владимир поведал им, что думает насыпать у Роси и дальше в поле до самого Киева валы, построить тут, где стоит Будутин, город. Тедь и Радко очень обрадовались.

– Хорошо, дюже хорошо, князь, так лучше убережем землю.

Воины принесли князю жаренной на углях, нарезанной тонкими ломтями конины, приятно пахнувшей дымком, хлеба, корчагу с вином. Он выпил и закусил сам, попотчевал посадника и воеводу, которые сразу разомлели.

– А что, в Будутине живут свои, местные люди, – полюбопытствовал князь, – или есть тут кто из Киева?

– Живем, княже, много лет одинаково, словно одним родом, – ответил посадник, – на князей работаем, коли кто кликнет за Росыо, бросаем рала, беремся за мечи, тут родились, тут нам и кончина. Из Киева-города никто не едет, да и кому, княже, охота сидеть тут, на краю земли.

Князь Владимир смотрел на закат, светившийся уже совсем низко над небосклоном. Его малиновое пламя тонуло в тумане.

– Один только раз приехала к нам из Киева жена, – вспоминая прошлое, продолжал Тедь. – Давно, ой давно то было, княже… Привезли ее гридни, тут и стерегли ее…

– Как звали ту жену? – совсем тихо и словно равнодушно спросил Владимир.

– Малуша, княже, – сразу припомнил Тедь. – Тут она жила, в этой хижине, у бабы Желани, тут и дитя народила.

Тедь указал на старую хижину в кустах, которая уже разваливалась, врастала в землю.

– А потом?

– Потом, княже, приехали гридни и забрали у нее дитя.

– А жена?

– Померла Желань, – ежимая голову, припоминал Тедь, – жена Малуша долго еще жила одна в хижине, а потом и ее не стало.

– Умерла?

Тедь долго не отвечал.

– Не знаю, княже, – глухо и очень печально закончил Тедь. – Может, ушла из села, может, лежит где-нибудь под камнем в Роси, но только не стало ее, хижина стоит пустая, мы уж ее и не трогаем, – очень хорошая была жена Малуша, очень любили мы ее.

На том беседа и окончилась. Тедь и Радко заметили, что князь Владимир сидит, низко склонив голову на руки, он, видать, устал с дороги. Мужи встали, попрощались, пошли по тропинке к селу.

Но Владимир не спал. Когда Тедь и Радко исчезли, он поднял голову, посмотрел вокруг: на скалы над Росью, на черную воду, в которой отражался огонь, на хижину – без дверей, с дырявой крышей, посеревшими стенами стояла она у кустов, – и глубокий, невыразимо горестный стон вырвался из его груди.

4

Рогнеда думала о князе Владимире. Прошло три месяца с тех пор, как он был в Полоцке, а она уже прислала через гонцов посадника Путяты грамоту Владимиру, написанную железным острием на бересте.

«Я, княже мой Владимир, – писала Рогнеда, – живу, как и раньше, в тереме отцов. Воевода Путята хорошо заботится обо мне, во всем у меня достаток. Одно только больно, что не ведаю, как ты живешь, княже, сильно беспокоюсь, ибо ходишь ты, о земле заботясь, под мечом… И не токмо о тебе думаю, ношу под сердцем твое дитя, – и ему и мне ты нужен, княже. Напиши же грамоту, хоть одно слово через гонца Путяты, может, легче будет мне здесь, в лесах полоцких…»