Владимир Этуш. Старый знакомый

24 июля. Накануне линия обороны, опоясывающая Ростов, прорвана. Основной клин в направлении Солтан-Салы, противник клин расширяет. Весь день шел бой на втором кольце (6 и 9 ОПАБы), связи с опергруппой нет. С батальонами – кое-как держим по радио.

К концу дня приказано батальоны отвести за Дон.

Весь штаб садится на машины, и едем к Аксаю. Подъезжаем. Посылаем разведку, через некоторое время донесли, что Аксай не занят противником. Командование пошло пешком, а я, начхим и еще несколько человек едем на машине к переправе. Аксай, знакомый и веселый Аксай – зловещ и пустынен. Даже таких признаков обитаемости, как кур и кошек, тоже нет. Спускаемся ближе к переправе, все чаще попадаются разрушенные бомбардировкой дома; у самой переправы снесены целые кварталы. Кругом много трупов лошадей, попадаются и люди – жертвы последних дней бомбардировки. Жарко. Воздух отвратительный. У переправы возится немного народу – переправляют лошадей и артиллерию. Еду доложить обстановку командованию.

Подъезжаем к дачам. Пустынно. В лощине, откуда мы приехали, километра полтора от дач, слышна ружейная перестрелка – это неожиданность.

Заезжаю в сад, кричу – никакого ответа. На полном ходу подскакиваю к нашему оперативному отделу – все вверх дном. Выбегаю к машине и приказываю гнать обратно.

При выезде из ворот сада две короткие автоматные очереди. Полетела авиация – безнаказанно спускается и поливает пулеметным огнем, бомбит.

Едем по улицам к Аксайской переправе, там началось что-то методически рваться. Подъезжаем к ж/д, на которой стоит состав. Раздается оглушительный взрыв.

Кругом со зловещим жужжанием проносится рой пчел-осколков. Звякает разбитое стекло машины, и я чувствую, как тысячи жал впиваются мне в лоб, руки, левую щеку, – все это происходит в мгновение.

Выбегаем из машины и бросаемся к дому, в огород. Вслед нам еще более оглушительный взрыв. 2–3 минуты проходят спокойно. Только сейчас сознаю, что ранен осколками разбитого стекла. Нужно выводить машину. Ищу глазами шофера. Он лежит с растопыренными руками, и плечи его судорожно сжимаются. Окликаю его, медленно, как бы боясь нового удара, он поднимает голову и глядит на меня широко раскрытыми глазами. Лицо его измазано в крови, перемешавшейся с черноземом огорода, – он тоже ранен осколками выбитого стекла.

Я начинаю говорить, что надо постараться вывести машину, но слова заглушают два следующие один за другим взрыва. Осколок попадает в бензиновый бак, и машина загорается. Там все мои вещи – черт с ними.

Больше здесь делать нечего, иду к понтонной переправе.

Осталось три машины, одна передними колесами стоит уже на мосту, две других за ней в очереди.

Как назло, на середине моста, который в одном месте почти на полметра ушел под воду, застряла машина.

Откуда-то сбоку появляется капитан – с широко раскрытыми глазами, с пистолетом в руках, он идет, прихрамывая на правую ногу, оставляя кровавый след. В один голос спрашиваем – в чем дело.

Оказывается, немцы уже в Аксае, установили на церкви миномет и шпарят по селу. Дело принимает дурной оборот.

Мобилизуем своих людей разгружать застрявшую машину.

Из села доносится автоматная трескотня, некоторые пули долетают и до нас.

Вдруг какое-то столпотворение – все летит в воду, по мосту хлынула лавина людей, она увлекает и нас. Вырваться из этих людских клещей мне удается только на том берегу. Оказывается, какой-то группе автоматчиков удалось просочиться к ж/д полотну и на улицу, выходящую непосредственно на переправу. Паника – это страшная вещь на войне. Толпу быстро организовывают. Ко мне подбегает какой-то комбриг, дает мне «Максим», трех красноармейцев и приказывает занять оборону.

Сажусь в окопы, оставленные накануне зенитчиками, и начинаю постреливать по Аксаю. Стемнело… Над Аксаем появилась группа «мессеров». Они спустились так, что их можно было сшибать гранатой. Навстречу им взвились серии ракет. Но переправа еще наша, и переправа идет…