Владимир Маяковский. Роковой выстрел

В этой теме,и личнойи мелкойперепетой не раз,и не пять,я кружил поэтической белкой

и хочу кружиться опять.Эта темасейчаси молитвой у Буддыи у негра вострит на хозяев нож.Если Марс,и на нем хоть один сердцелюдый,

то и онсейчасскрипитпро то ж.(«Про это».)

Фельетонист Кольцов торопится объяснить: «М. был по горло полон своих деловых и групповых, и общелитературных, и политических забот. Стрелял кто-то другой, случайный, временно завладевший ослабленной психикой поэта – общественника и революционера. Временное нагромождение обстоятельств». – И снова вспоминается давнишняя отповедь М-го:

Вред – мечта.И бесполезно грезить,надонестьслужебную нуду.Но бывает —жизнь

встает в другом разрезеи большоепонимаешьчерез ерунду.

«Мы осуждаем бессмысленный, неоправданный поступок М-го. Глупая, малодушная смерть. Мы не можем решительно не протесто вать против его ухода из жизни, его дикого конца». Таковы официальные приговоры (Моссовет и пр.). – Эти надгробные речи уже в «Клопе» пародировал М.: «Зоя Березкина застрелилась!» – «Эх, и покроют ее теперь в ячейке»… Профессор будущей мировой коммуны: «Что такое самоубийство?… Вы стреляли в себя?… От неосторожности?» – «Нет, от любви». – «Чушь… От любви надо мосты строить и детей рожать… А вы… Да! Да! Да!»

Вообще действительность с жуткою добросовестностью повторяет пародийные строки М-го. «Мне на лодках кататься некогда», – фанфаронит Победоносиков – главный комический персонаж «Бани», усвоивший немало черточек Анатоль Васильча: «Это мелкие развлечения для разных секретарей. Плыви, моя гондола! У меня не гондола, а государственный корабль». Послушно вторя комедийному двойнику, Луначарский на митинге памяти М-го торопится разъяснить, что «жалко звучат» его прощальные стихи о разбившейся любовной лодке. «Мы знаем, что не на любовной лодке он плавал по нашим бурным морям, – он был капитаном на большом общественном корабле». Старания отмежеваться от «узко-личной» трагедии М-го порою отдают сознательной пародией. Газеты печатают резолюцию орехово-зуевских писателей, которые «заверяют советскую общественность, что они крепко запомнят совет покойного не следовать его примеру».

Чудно`, что определениями «случайное, личное» и т. п. на этот раз орудуют именно те, кто обычно проповедует строгий детерминизм, кто требует социологических объяснений. Как говорить о личном эпизоде, когда действует закон больших чисел, и в течение нескольких лет сметен весь цвет русской поэзии?

Когда в поэме М-го каждая страна приходит к человеку будущего со своими лучшими дарами, Россия приносит поэзию. «Чьих голосов мощь в песне звончее сплеталась!» Запад восторгается русским искусством: иконой и фильмом, классическим балетом и новыми театральными исканиями, вчерашним романом и сегодняшней музыкой. Но, быть может, величайшее из русских искусств – поэзия еще по-настоящему не стала предметом экспорта. Она слишком интимно и неразрывно связана с русским языком, чтобы выдержать невзгоды перевода. Русская поэзия знала две эпохи яркого расцвета: начало XIX и текущего века. И в первый раз эпилогом также была массовая ранняя гибель больших поэтов. Чтобы ощутить нижеследующие цифры, достаточно себе представить, сколь ущербленным оказалось бы наследие Шиллера, Гофмана, Гейне, особенно Гете, если бы они на четвертом десятке сошли со сцены. В 31 год казнен Рылеев. В 36 сходит с ума Батюшков. Умирает 22-летний Веневитинов, 32-летний Дельвиг. 34-х лет убит Грибоедов, 37-ми Пушкин, 26-ти Лермонтов. Их гибель не раз характеризовалась как форма самоубийства. Свой поединок с бытом сам М. сближал с дуэлями Пушкина и Лермонтова. Много схожего и в реакции общества обеих эпох на эти досрочные утраты. Снова прорывается чувство внезапной глубокой пустоты, жуткое ощущение злого рока, тяготеющего над русской духовной жизнью. Но как тогда, так и теперь громче и назойливей другие мотивы.